Но, все же и для этого пророчества Иисуса или лежащего в его основе иудейского апокалипсиса моделью послужил пророк Исайя, когда он относительно суда над Иерусалимом и совершающихся при этом мерзостей говорит следующее: «И в народе один будет угнетаем другим, и каждый ближний своим; юноша будет нагло превозноситься над старцем, и простолюдин над вельможею». А если у Иеремии в такой же связи сказано: «Поставили мерзости свои в доме, над которым наречено имя мое, чтоб осквернить его», то это напоминает нам о «мерзости запустения», которая, по словам Марка (13, 14), должна служить христианам знаком к бегству, и по поводу которой сам Иисус ссылается на Даниила (9, 27).
Больше того: как сильно повлияли на создание всего этого изображения евангелий названные пророки, — показывает также проклятие смоковницы, которое, будто бы, произнес Иисус около времени очищения храма. По-видимому, и этот эпизод внушен словами Исайи (1, 29): «Они будут постыжены за дубравы, которые столь вожделенны для вас, и посрамлены за сады, которые вы избрали себе. Ибо вы будете, как дуб, которого лист опал». Сюда же следует присоединить Иеремию (8, 13), у которого в такой же связи говорит «господь»: «Не останется ни одной виноградины на лозе, ни смоквы на смоковнице, и лист опадет, и что я дал им, отойдет от них».
Как известно, все еще идет спор о том, насколько вызванное Иисусом движение было пролетарским. Евангелие Луки выставляет спасителя преимущественно в качестве друга бедных и угнетенных. Кто просмотрит всею, что приводится поэтому поводу, тот не будет сомневаться, что также и эта черта Иисуса позаимствована прежде всего у Исайи. Ведь, у последнего «господь» выступает, главным образом, в роли спасителя бедняков, который заботится о бесправных и страждущих, бичует знатных за их деяния и ставит в упрек им их насилие и несправедливость: «Господь вступит в суд со старейшинами народа своего и с князьями его; вы опустошили виноградник; награбленное у бедного — в ваших домах. Что вы тесните народ мой и угнетаете бедных?». Весьма вероятно, что секта Иисуса сначала состояла прежде всего из низших слоев народа, из таких, которым в жизни нечего было терять и не на что надеяться; они, поэтому, всем своим умом и сердцем тем упорнее держались обетований о блаженном будущем в загробном мире, которые были связаны с пришествием мессии. Но только и в данном случае не Иисус, а Исайя является тем, к кому восходит сострадание к бедным, у кого милосердие и доброжелательство к порабощенным тесно переплетается с ненавистью к богатым и притеснителям, и кто, следовательно, дал основное настроение, согласно которому строится жизнепонимание христианства. Если в Премудрости Соломона враги спасителя и «раба божия» были охарактеризованы прежде всего в качестве злодеев и нечестивцев, то эта характеристика в освещении Исайи еще ближе определяется тем, что они являются врагами бедных и слабых, угнетателями простого народа, что они высокомерны, лицемерны и лицеприятны. Все это очерчивает пред нами образ фарисея и книжника, как проходит он пред нашими глазами в евангелиях, — образ, для более реального создания которого материал доставили фарисеи не столько первого века, сколько второго, которые, на самом деле, были самыми непримиримыми и самыми ожесточенными противниками объединенных в секту Иисуса бедняков-соплеменников. А если так выглядели противники спасителя, то в этом обстоятельстве заключалось дальнейшее основание также и самого его представить в виде бедного человека и вывести его из среды простого народа. Противоположение иудеев язычникам, праведников — нечестивцам, о котором первоначально трактовались у «раба божия» Исайи, принимает в историческом изображении мифических событий характер борьбы бедных с богатыми и сильными, мирян с наглыми притязаниями жрецов и книжников, откровенной и страстной жажды спасения с лицемерием, простого благочестия пророков с законом и высокомерием его официальных охранителей.
к) Дальнейшая переработка пророческих и исторических мест.
При таком положении дела нельзя будет придавать исторического значения также и отношению Иисуса к враждебным ему местностям. Если уже само по себе весьма невероятно, чтобы Иисус проклинал место за то, что последнее, несмотря на его чудеса, не уверовало в него, так как, ведь, говорят, не сразу уверовали в него даже его собственная родня и ближайшие ученики, то, очевидно, также и здесь перед глазами евангелистов носился Исайя, который неустанно провозглашает по адресу языческих городов свое «горе!», предсказывает им их гибель, и грозные слова которого, несомненно, находят свое эхо в словах Иисуса.