Может быть, я меньше разумею в «науке», чем господин профессор Вейс, однако, моему ограниченному уму мирянина все-таки непонятно, почему суждения и исследования какого-нибудь ученого обесцениваются тем, что через семь лет тот же ученый написал произведение, которое единодушно отвергнуто наукой? Следовало бы, кажется, думать, что научное значение какого-нибудь суждения или утверждения определяется собственным его содержанием, а не теми событиями, которые не имеют непосредственного к нему отношения. Вполне возможно, что Ошар в своем признании всего Тацита подделкой зашел слишком далеко, но разве это чем-нибудь опровергает его утверждение, что подделкой являются 15, 44 «Анналов» Тацита? А затем, Ошар, якобы, сделал свое положение в науке «невозможным». Но об этом я что-то не слышал, ибо последняя, по моему убеждению, за одним только исключением, которое я сейчас укажу, вовсе не интересовалась Ошаром до тех пор, пока «Миф о Христе» не привлек к нему внимания[12]. Да и господин профессор Вейс ничего о нем не знал, ибо все свои сведения об этом «редкостной французском ученом», как он его называет, он явно дочерпнул из краткой заметки Андреевна в «Tägliche Rundschau». Таким образом, он и здесь повторяет только то, что ему внушено другими, или, выражаясь его же словами, совершенно не знает того источника «о котором он так весело и игриво судит». И тут я мог «его же добром бить ему челом». Как осмеливаются, не читая Ошара, высказывать о нем такие суждения, — я постичь не в состоянии. Если бы я даже и знал резко критическое отношение Ошара к Тациту, я бы не считал себя вправе отписаться от его исследования насчет рассматриваемого отрывка, как делают это его ученые немецкие критики. Я бы решил, что, если Ошар, автор «Etudes de la vie de Sönöque» и «Etudes d’histoire religieuse», высказал столь резкое суждение о Таците, то у него, очевидна, на это были свои основания.
Немецким же критикам Ошара, которые, не зная его, так надменно поглядывают на этого иностранного ученого сверху вниз, я бы мог только посоветовать немедленно заняться штудированием его произведений, так как они могут научиться из них многому полезному для себя.
Но, может быть, господин профессор Вейс рассчитывает избавиться от штудирования Ошара ссылками на «хорошую критику» французского ученого, которую Франклин Арнольд дал в своем сочинении «О Нероновом гонении на христиан» (1888) и которой, как указывает Вейс, «я естественно также не цитировал»? А разве он-то сам читал эту работу? По какому-то странному случаю Вейс не только неправильно указывает заголовок работы Арнольда, но и, кажется, ничего не знает о том, что хотя Арнольд — эта единственная белая ворона — очень часто, действительно, упоминает Ошара и высказывается против предположений Ошара, но об исчерпывающей критике или даже об определенном опровержении выводов Ошара в произведении Арнольда и говорить даже не приходится. Вейс обязан был также знать, что место из Тацита получило самые различные истолкования, что, как и Арнольд указывает, достоверность сообщения Тацита о гонении на христиан была и другими поставлена под вопрос по самым веским соображениям, что «значительные немецкие филологи признали это место интерполяцией»[13]. Та манера обращения, которую названный профессор усвоил в отношении Ошара, является во всяком случае полной противоположностью «научности», она является не чем иным, как выражением высокомерия и чванства господина профессора Вейса. То же самое, впрочем, можно сказать и о невоздержанном на цитаты и важничающем своею начитанностью берлинском профессоре Дитце, который в своих «Критических замечаниях» к новейшему изданию «Мифа о Христе» раскопал три мнимых неправильности у Ошара и возомнил, что этим он «уничтожил» Тацитова критика.
12
Немецкие профессора спрашивают у «авторитетов», т. е. у других профессоров, какого они мнения об Ошаре, а так как большинство этих «авторитетов» знакомы с ним так же мало, как и сами профессора, то с этим французским ученым для них «покончено». В этом отношении ценные примеры ученого немецкого высокомерия дошли до меня из различных научных центров.
13
Таким образом, просто неверно, когда все еще продолжают с торжеством утверждать, что ни один филолог не оспаривал подлинности Тацитова отрывка. Впрочем, мне жаль немецких филологов, так как, напр., американский математик Смит в своей книге «Весе Deus» привел целый ряд чисто-филологических соображений против подлинности этого отрывка. Или немецким филологам до сих пор еще неизвестно, что 44 глава столь же мало вяжется с Тацитовым рассказом, как место из Иосифа об Иисусе с текстом «Иудейских древностей» и совершенно нелепым образом вклинивается в связное изложение?