Евреи поселились в Риме по собственной воле, дабы создать себе благополучие в этой столице мирового государства, и чувствовали себя там, вообще говоря, хорошо. Пусть их мало уважали, быть может, даже презирали, Но не более чем прочих пришельцев с Востока, которые пытались заработать деньжонки в качестве предсказателей, мелких разносчиков товара и ремесленников. Во всяком случае настолько нет основания говорить о всеобщей «ненависти» народа к ним, что еврейские историографы, — прежде всего Иосиф Флавий, — в сущности не жалуются на то отношение, какое выпало на долю их земляков в Риме. Невероятно, чтобы иессеи или назореи среди них, число которых ко времени пожара во всяком случае могло быть слишком незначительным, были предметом особой ненависти и потому должны были, в глазах народа, нести вину за пожар.
Смертная казнь через сожжение в Риме эпохи Нерона не применялась. Она стоит в противоречии с теми умеренными и снисходительными принципами, которые тогда обычно применялись государством в отношении к осужденным. Употребление христиан в качестве «живых факелов», как рисует их Тацит, и прочие жестокости, якобы, примененные к ним, — все они мало заслуживают доверия и заставляют думать здесь о фантазии, разгоряченной историями о христианских мучениках[22]. Этого нисколько не опровергают также часто приводимые места из Ювенала и Сенеки, каковые не находятся ни в какой связи с именами христиан, и отнюдь нет необходимости видеть в них намеки на принесенных Нероном в жертву сочленов новой секты.
Эти жертвы не могли, как рисует Тацит, быть преданы пламени в садах или парке Нерона, так как последние, ведь, по его собственным словам, служили убежищем для погорельцев и были загромождены палатками и деревянными бараками. Невероятно, чтобы Нерон своими «живыми факелами» мог навлекать опасность нового пожара, и еще менее вероятно, чтобы он при этом смешивался с толпой и услаждал свой взор этим отвратительным зрелищем. Ведь, Тацит в своей «Жизни Агриколы» рассказывает, что хотя Нерон и устраивал преступные махинации, но сам старался оставаться в стороне.
Сады Нерона (на современном Ватикане), по-видимому, избраны ареной казни для того, чтобы подкрепить легенду, согласно которой главная святыня христианства, — храм Петра, — якобы, построена на том месте, где пролили свою кровь первые христианские мученики.
Сюда, наконец, присоединяется еще полное молчание светских писателей и туманность выражений у христианских авторов, которые только постепенно все смелее и смелее выступают с утверждением о массовом гонении на христиан при Нероне, тогда как вначале они говорили только о смерти при Нем Петра и Павла. Первое определенное упоминание о Нероновом гонении в его связи с пожаром Рима находится в подложной переписке Сенеки с апостолом Павлом (IV века!). Затем подробнее об этом рассказывает Хроника Сульпиция Севера (умер в 403 г.), но вместе с тем его сообщение перемешано со всем известными христианскими легендами, вроде рассказа о смерти Симона Волхва, епископском служении и пребывании Петра в Риме и т. п. При этом текст Сульпиция отчасти почти буквально совпадает с текстом Тацита. А при молчании остальных христианских авторов, читавших Тацита, весьма сомнительно, чтобы в рукописи Тацита, которой пользовался Сульпиций, находилось уже разбираемое нами место.
22
В своем сочинении Ошар высказал предположение, что на выработку всего этого рассказа о сожжении христиан и издевательствах над ними черни, может быть, повлияло воспоминание о сожжении Гуса и Иеронима Пражского, на котором в качестве зрителя присутствовал Поджио.