О значении Пилата у Тацита заслуживающую большого внимания гипотезу высказал недавно А. Немоевский в своей книге «Gott Jesus im Lichte fremder und eigener Forschungen samt Darstellung der evangelischen Astralstoffe, Astralsszenen und Astralsysteme» (1910 г.). Согласно этой гипотезе, Пилат христианской легенды первоначально, вообще говоря, не был исторической личностью, а так как Всю историю жизни Христа в основе следует донимать астрально, то Пилат выступает там в качестве созвездия Ориона-Копейщика (лат. pilatus) с так наз. Стрелой-звездой или Копьем-звездой. При этом, так как, согласно греческим мифам, Копье очень велико и длинно, то в христианской легенде Орион фигурирует также под именем Лонгина (longus — длинный), а у Иоанна — в роли воина, копьем (греч. «Лонхе») прободающего бок Иисуса, Б астральном мифе Пилат убивает своим копьем висящего на кресте, Мировом Древе, т. е. Млечном Пути, Христа. Так, по мнению Немоевского, фантазировала христианская масса относительно Копейщика, Пилата, который, будто бы, был виновником смерти спасителя. Для Тацита же этого оказалось вполне достаточным, чтобы признать в пом наместника времен Тиберия, как он должен был быть известен римскому историографу из предназначенных для императорского двора книг Иосифа Флавия «Об иудейской войне». На самом деле, прокуратор Понтий Пилат играет в евангелиях такую странную роль и столь противоречащую образу исторического Пилата, нарисованному Иосифом, что все это очень хорошо могло базироваться на дополнительном и позднейшем введении исторической личности в мнимо историческую картину.
Если принять во внимание эти различные возможности толкования 15,44 «Анналов», которые все, по меньшей мере, столь же, — нет, даже больше — правдоподобия имеют на своей стороне, чем понимание этого места в обычном христианском духе, то уже на одном только этом основании рассказ Тацита можно не считать свидетельством в пользу историчности Иисуса. Больше того: следует сказать, что историческая наука, если принять во внимание всю важность данного места, до сих пор трактовала его прямо-таки с непростительной поверхностностью и легковерием. «Внехристианские свидетельства, — утверждает ф.-Соден, — могут привлекаться только в пользу историчности Иисуса и никак не против нее» (14). Истиной же является то, что они ни за, ни против, а попросту вообще ничего не доказывают. Посему прав И. Вейс со своей уже приводимой выше фразой. «Светская литература не имеет действительно доказательного свидетельства». Хорошо только то, что он и в этом умеет утешить себя. Ибо «что, вообще говоря, могли бы дать нам Тацит или Иосиф? Самое большее, они доказали бы то, что на исходе столетия в Риме были известны не только христиане, но и их предания, их миф о Христе. Когда же этот миф возник, и насколько он отвечал действительности, — обо всем этом, конечно, ни из Тацита, ни из Иосифа ничего извлечь нельзя» (91). В этом с Ним согласен даже такой строго верующий, как Дельбрюк: «Что за важность, Тацит ли это написал или нет? Он, ведь, по прошествии чуть ли ни целого столетия мог получить этот рассказ от тех, которые продолжали его рассказывать. Следовательно, для нас не имеет никакого значения, что это место историческое или же нет. Историческая личность Иисуса Христа доказывается лишь тем фактом (?), что первая христианская община признала своего спасителя в том, кого она некогда видела живым. Дальнейших исторических документов у нас нет».
Lucus a non lucendo (Методологически неправильно).
После всего этого кажется излишним входить в дальнейший разбор возражения, что раз ни один языческий писатель не дает несомненного свидетельства в пользу существования исторического Иисуса, то также ни один из них и не опровергает его. Данное возражение шатко уже по одному тому, что оно покоится на ложной предпосылке. Ведь, гностики II века своим докетическим пониманием фактически поставили под вопрос историческое существование Иисуса, т. е. они трактуют только о метафизическом, идеальном, а не историческом, реальном Иисусе Христе. Вся полемика христиан против гностицизма в сущности вытекала из того, что гностики оспаривали историчность Иисуса или же, во всяком случае, придавали ей второстепенное значение.
Впрочем, что дошло до нас из воззрений противников христианства? Разве церковь тщательно, с самого же начала, не придушила, уничтожила и сжила со света все то, что так или иначе могло быть для нее опасным? Разве она не дала сгореть антихристианским сочинениям Порфирия? Разве не сделалась жертвой Неистовства фанатиков и монахов в 391 г. драгоценная александрийская библиотека, в которой бережно хранились величайшие сокровища мысли древнего мира? Кто может сказать, что при этом не погибли все полемические сочинения против христианства? Если мы знакомы с сочинением Цельса, единственным связным опровержением христианства, то мы знаем о нем кое-что опять-таки только из критики его у Оригена. Само же это произведение относится ко второй половине II века и уже по одному тому не может служить доказательством. Да, наконец, было бы удивительным, если бы ни один язычник не оспаривал существования исторического Иисуса. К тому времени, когда начиналась языческая реакция против христианства, т. е. во II веке, история Иисуса отлилась уже в традиционные формы. Как иудеи, точно так же ц языческие авторы тогда в своей полемике против христианства базировались, да и могли базироваться, просто только на христианском предании. Архивные изыскания для установления фактов не входили в задачу древней историографии. «Интерес к исторической истине, как таковой, — говорит историк церкви, вроде Гаузрата, — вообще вряд ли существовал в древности, там преобладал .интерес к истине идеальной. Можно перечислить все случаи, когда античный писатель ставил вопрос: что произошло на самом деле и что исторически засвидетельствовано?». А если бы даже и пожелали произвести исследование относительно истинности евангельской «истории» и основательно разобрать дело, то после разрушения Иерусалима и рассеяния тамошних иудеев не могли бы найти ничего достоверного.