Каких только усилий не употребляла историческая критика, чтобы получше объяснить внезапный переворот в Павле результатом его видения под Дамаском! Но пи с помощью гегелевской диалектики, как у Бауэра и в некотором смыслю также у Пфлейдерера, ни с помощью современной психологии, как у Юлихера, Вейса и проч., оказывается, по обычному пониманию, невозможным отнести возникновение Павловой христологии в область постижимого и ту пропасть, наличность которой не отрицает и Вейс, между воззрениями так называемых учеников Иисуса и воззрениями Павла заполнить введением посредствующего звена психологического и исторического характера. Что световое явление, которое видит Павел, и слова, которые он слышит, будто бы, вызвали в нем осуждение всего его прежнего образа мыслей, жизни, веры и надежд, что они превратили его в «новое создание», — маловероятно. Это происшествие, действительно, настолько «единственно в своем роде» в мировой истории, что признающий его реальность не имеет никакого основания отрицать Другие «чудеса» в новом завете и вообще считать невозможным что-либо из рассказываемого там. И если для объяснения этого факта недавно было высказано мнение, что, должно быть , исторический Иисус сам постарался об этом, если говорили о «сильном впечатлении», которое, будто бы, произвел Иисус на Павла, вместе с Кельбингом и Вейсом признали «духовное воздействие личности Иисуса» на апостола или даже личную встречу обоих, — то такое понимание не находит никакой опоры в Деяниях и Павловых посланиях, — больше того: оно, как уже было сказано выше, превращает апостола в лгуна, так как он сам, напротив, решительно протестует против утверждения, будто он получил свое евангелие каким-нибудь иным путем, а не чрез внутреннее откровение. Теологи видят также в «чуде под Дамаском» довод в пользу «всеподавляющего величия и значения» их Иисуса и пытаются понять то «неизгладимое впечатление», которое должен был получить некий Павел от этого Иисуса, дабы тем самым подтвердить законность их культа Иисуса. Но от этого происшествие не выигрывает в ясности, ибо вся трудность понимания заключается в том, каким образом на почве единобожия в сознании строго-верующего иудея могло произойти обожествление даже не личности отдаленного прошлого, вроде Моисея, Илии, Эпоха, а только что умершего человека. Эта трудность не устраняется также и тем, что допускают, в виде догадки, случайную встречу апостола с распятым Иисусом. Павел лично Иисуса не знал. Христианство, которое в своем дальнейшем развитии исходило от Павла, произошло не от личного воздействия Иисуса на апостола, — все эго определенно доказывают существующие документы, Деяния и послания. Кто это отрицает, тот вычитывает в документах то, чего в них нет, о чем они, наоборот, говорят прямо противоположное; тот вводит в существующие документы образ Иисуса, полученный совершенно иным путем, присваивает несвойственный им самим смысл, а потому не имеет право жаловаться на то, что противники такого понимания отвергают его претензию на «методический» и «беспристрастный» способ исследования, как смехотворный самообман и наглость.