Автор Павловых посланий точно не знает текста писания и не обнаруживает интереса или понимания его содержания. Он пользуется ясным и точным текстом сообразно своим временным потребностям и при этом допускает такие грубые ошибки против буквы и смысла, такое сокращение и искажение слов писания, чего никогда не сделал бы человек, прошедший школу книжников.
«Экзегетика Павловых посланий, — говорит Эшельбахер, — по своему содержанию и по форме не может быть поставлена ни в какую связь ни с палестинскими книжниками, ни с иудео-эллинистическими религиозными философами, ни с теми и другими последующей эпохи. Во всей иудейской литературе для такой экзегетики аналогии нет. Аналогию мы находим только в христианской литературе второго века, В так называемом послании к евреям, послании Варнавы, сочинениях Юстина и т. д. «Об основательном знании писания или даже об учености и знании всего того, чему обучали в иудейских школах вне и внутри Палестины, — обо воем этом при рассмотрении Павловых посланий не может быть и речи».
Если сгруппировать все то, что с самых различных Сторон, и особенно со стороны голландцев, было приведено против подлинности Павловых посланий, а прежде всего противоречия между Деяниями и посланиями Павла, то нельзя удержаться от впечатления, что упорство, с каким немецкая историческая теология держится за авторство Павла и отклоняет всякое возражение против последнего, как «не заслуживающее внимания», в действительности основано, скорее, на слишком понятном предубеждении, чем на самом факте. Вместе с Павлом для этой теологии отпадает важнейший свидетель в пользу историчности Иисуса, на нем покоится ее «наука», а потому не может быть «наукой» то, что колеблет доказательность этого свидетеля. Для нас, убежденных в том, что даже и в случае их подлинности Павловы послания не доказывают существования исторического Иисуса, что они, напротив, трактуют о совершенно ином Иисусе, — для нас вопрос об авторе этих посланий имеет только второстепенный интерес. Для нас может быть безразличным, один ли, или, как пытаются показать голландцы, несколько авторов принимало участие в их составлении, оригинальны ли они, или являются только простой переработкой лежащих в основе их более древних посланий. Безразлично для нас и то, восходят ли послания в своем основном ядре к некоему апостолу Павлу, который приблизительно в средине первого века проповедовал язычникам евангелие, основывал общины и находился в некоторой оппозиции к так наз. «первоапостолам» в Иерусалиме, или же они представляют произведения первой четверти второго века и личность Павла — чистый вымысел.
Возможно, что какой-нибудь Павел, действительно, существовал, как это одинаково допускают и Штек, и ван Манен, — существовал человек, который, хотя и мог занимать определенное исключительное положение по отношению к другим апостолам, все- таки вряд ли был такой резкой противоположностью им, как сообщают о нем послания, и черты которого, пусть даже в тенденциозном освещении, мы находим, прежде всего, в Деяниях. Затем этот Павел был все же «природным иудеем, который меньше всего отвергал иудаизм. Он проповедовал обрезание, а это значит верность обычаям и обрядам иудаизма, верность закону, несмотря на свое присоединение к вере и чаяниям учеников Иисуса». Таким образом, правда, не существовало никакой прямой связи между ним и автором фигурирующих под его именем посланий, которые, скорее, пропитаны совсем иным духом. Однако, связь существовала, быть может, косвенная, если только павлинизм, как попытка оторвать христианство от иудаизма, возвести его в мировую религию и вместе с тем одухотворить и углубить его содержание, мог с благодарностью вспоминать о человеке, который первый познакомил более широкие крути с идеями новой религии. Однако, возможно и то, что имя Павла является только псевдонимом для множества авторов посланий, которые придумали эту фигуру для того, чтобы снабдить авторитетным удостоверением свое преступающее пределы первоначального христианства религиозное мировоззрение. Такое своеобразное и новое направление, как павлинизм, не могло быть возведено к какому-нибудь прямому ученику «господа», на мнимо историческую личность которого ссылались прочие поборники новой религии. Но какая-нибудь связь с «историческим» Иисусом все же была необходима, дабы отстоять себя от более древнего, коснеющего в иудаизме христианства и подкрепить противоположность иудаизму ссылкой на полученное от самого Иисуса «откровение». Так возник образ бывшего набожного иудея, который неистовствует против христиан, а потом! вследствие видения обращается к христианству и теперь уже в качестве противника закона основывает чисто духовное христианство, облегчая своим примером также и другим иудеям разрыв с законом.