Но, скажут, фигура Иисуса, как она выступает пред нами в евангелиях, «неизмыслима»! Не только на дискуссии мирян, даже «учеными специалистами», каким-нибудь ф.-Соденом, Юлихером, Вейсом, — больше того: даже Гарнаком, это утверждение повторяется до тошноты. Насколько же оно отвечает действительности, — показал Штейдель в своем полемическом сочинении против ф.-Содена. Более смехотворной фразы, более глупого аргумента нелегко подыскать. Ни в каком другом историческом исследовании не придали бы никакого значения подобному аргументу для обоснования историчности какой-нибудь определенной личности или какого-нибудь события. Только теологическая историография смело и спокойно пользуется этим аргументом, и притом еще даже находит себе поддержку со стороны светских историков. Как будто можно а priori определить границы, где кончается возможность человеческой фантазии! Как будто образ Иисуса евангелий на самом деле совершенно единственен в своем роде и стоит вне всякого сравнения с другими подобными образами! Религиозно-историческое исследование научило нас, что дело обстоит как раз не так. Евангельский спаситель имеет себе параллели — образы в других божествах-искупителях, на которых он во многих отношениях похож настолько, что его можно не отличить от них. Его судьба совершенно сродни с судьбой какого-нибудь Аттиса, Адониса, Диониса, Озириса, Мардука и т. д. Больше того: даже его человеческая личность во многих и решающих пунктах соприкасается с образом спасителя вне иудейских религий, и чем дальше идет по этому пути исследовательская работа, тем неоспоримее выступает перед нами, что также и отдельные черты этого образа имеют свой прототип частью в античной мифологии, частью же и прежде всего в ветхом завете, и были вызваны этими источниками, так что они менее всего «неизмыслимы».
Такая прекрасная история, как эммаусовский эпизод с учениками, трактующая о воскресшем, но не живом Иисусе, а потому, по мнению критической теологии, несомненно неисторическая, могла быть «вымышлена». Да и рассказ о прелюбодейке, который, впрочем, находится только в евангелии Иоанна, является, — с чем все согласны, — позднейшим вымыслом. И даже прелестная история о двух сестрах, Марии и Марфе, как показал Смит в своей книге «Ecce Deus», только притча для изображения отношений язычества и иудейства к культу Иисуса, из которых первое принимает его с радостью, последнее же сильно занято своими обычаями и обрядами и требует такой же службы от своей «сестры»[42]. А если эти три истории, принадлежащие к жемчужинам евангелий, вымышлены, то что же в таком случае можно признать таким, чего «нельзя измыслить»?
Впрочем, чувствуется, что сами теологи-«историки» не придают серьезного значения доводу на основании «неизмыслимости». Они пользуются им только в затруднительных случаях в качестве риторического, ослепляющего средства и из-за того впечатления, какое он может производить на массу прямо в силу своей бессмысленности. Даже Вейс, по-видимому, чувствует тут себя не совсем хорошо (15), а Шмидель прямо-таки признается, что приведенный тезис о «неизмыслимости» евангельского образа Иисуса «вообще недоказателен». «Нужно, — говорит он, — удовольствоваться отдельными местами, где в нем нельзя сомневаться. Таких мест я насчитываю девять, а для того, чтобы выявить их важность, я даю им особое имя: я называю их столпами подлинно-научной жизни Иисуса».
6. «Столпы» Шмиделя.
Наконец-то, мы теперь добрались до такого пункта, где отрицающие существование исторического Иисуса раз навсегда будут посрамлены, — добрались до «гранита», до «исторического материка», который, по уверениям теологических критиков, устоит против всяких попыток оспорить у евангельских повестей исторический характер в самой их основе. Девять столпов подлинно научной жизни Иисуса! Насчитали девять, как в игре в кегли! Здесь последняя прочная опора, на которой покоится здание либерального понимания Иисуса! Под кровлей, поддерживаемой этими девятью столпами, критик спокойно может отдыхать от треволнений, испытываемых при защите своего исторического воззрения. Пока еще стоят эти столпы, нечего бояться, что рухнет вера в христианскую историю. Ну, а что, если также и эти столпы хрупки, если «гранит» окажется только известью или картоном, если девять столпов представляют только кулисы, чтобы прикрыть пустоту и наготу теологической историографии, если они только «потемкинские деревни» для услады очей?
В действительности же эти столпы, вообще говоря, могли стоять только до тех пор, пока они не делались предметом серьезной атаки и пока только любовались их «подлинно-научным» видом, и нет необходимости в каком-нибудь Самсоне, чтобы сразу вырвать все эти девять столпов Шмиделя из земли. Ведь, все они — вместе и порознь — покоятся на предположении, что целью евангелий было представить исторического человека Иисуса божественным существом, однако, они падают сразу же сами собой, если допустить противоположное, как это защищает «Миф о Христе», — что евангелия, наоборот, хотят изобразить первоначального бога в виде реального человека.
42
При чем то обстоятельство, что Марфа («госпожа») сама себя мучит, находит свое выражение в имени места Вифании, где, по свидетельству Иоанна, должна была разыграться эта история, ибо слово «Вифания» на арамейском языке значит: «дом той, которая мучилась».