Мы слышим и слова, полные ужасного гнева, и слова, полные кротости и сострадания, которые также внезапно и неожиданно раздаются с мест, на вид таких спокойных и холодных. Или провозглашаются возвышенные моральные сентенции, которые потом опять должен будет затмить блеск мистических слов тайной вечери, воскресения и апокалиптических видений. Все эти частности выступают не в логической последовательности и не в спокойном ходе связного рассказа, но всегда с какой-то внезапностью, как в путешествии по горам, где каждый новый поворот дороги открывает все новые и новые виды и чудеса ландшафта. Виновник же всех этих впечатлений, который то подходит к нам в человеческом образе, то опять мелькает в мистической дали, конечно, не может дать образ строго цельной личности, если бы его психологию и поведение пожелали рассмотреть с биографической точки зрения. Однако, как символ, как богочеловека, вывести его более действенным было бы даже невозможно».
7.2. Мифический характер евангелий.
К этому присоединяется еще как бы вторая главная для метода «Мифа о Христе» точка зрения: неотрицаемое и теологами сходство образа Иисуса с божествами-искупителями языческих народов и сходство христианского учения об искуплении и культовых особенностей с таковыми же мистических культов древности[45]. Что теологи, с Гарнаком во главе, смотрят на относящиеся к данному вопросу исследования по истории религии с боязливым недоверием и кисло-сладкой миной, — это им так же мало извинительно, как и то, что они в этом отношении призывают к самой крайней «осторожности», как делает это и Вейс (26). Однако, то, что Вейс выставляет против возможности выводить историю Христа из языческих мифов, так немощно слабо и свидетельствует о таком предубеждении, что всякий спор с ним на эту тему был бы бесполезен. Кто, напр., оспаривает, что Митра принадлежит к числу страдающих богов, и предусмотрительно прибавляет: «также и для эпохи Иисуса», — с тем нечего спорить. Ведь, он, видно, не знает, что культ Митры к началу нашей эры так тесно внутренне слился с прочими культами малоазиатских божеств-спасителей, каким-нибудь Аггисом, Адонисом и т. д., что должно причислить Митру к страдающим богам, даже если бы эта черта все более и более оттеснялась на задний план чертами непобедимого и сияющего солнца. Отрицать существование в официальном иудаизме идеи страдающего и умирающего мессии и думать, что она, в крайнем случае, могла быть тайной традицией узкого кружка, ведь, это как раз и значит стать на защищаемую «Мифом о Христе» точку зрения. «Миф о Христе» показал, как эту идею дало иудаизму предание, как идея страдающего и приносящего себя в жертву за грехи своих соплеменников царя или праведника покоилась на старинном, распространенном по всему древнему миру, обычае, и эта идея оставила свои следы также в ветхом завете. Нужно, действительно, быть лишенным всякой психологии и воплощенным буквоедом, чтобы не признавать, что эта идея и в эпоху Иисуса должна была иметь своих приверженцев в иудействе, и не признавать только потому, что это не засвидетельствовано нам прямо в писании. И какую громадную роль это предположение о спасителе играет в гностических системах! А что гностицизм не является, как это вообще полагали до сих пор, только порождением христианства, но что он гораздо древнее последнего, — этого теперь более уже нельзя отрицать. Во втором веке идея страдающего за грехи своего народа мессии ясно засвидетельствована нам талмудом. Было бы прямо-таки странным, если бы вера в страдающего и умирающего божественного спасителя при таких обстоятельствах не нашла уже раньше себе отклика у иудеев, которым она и без того уже, как мы увидим это скоро еще яснее, предлагалась 53 главой пророка Исайи. Также и широко распространенная еще в древнем Вавилоне идея, что божество сходило с неба и ради спасения людей оскверняло себя земной материальностью, должна была сразу повлечь за собой предположение о его страданиях и смерти, тем более у религиозно-настроенного народа, окруженного со всех сторон страдающими и умирающими богами соседних народов, и в душной атмосфере и тайниках сектантства.
45
При помощи каких средств «орудует» при этом теология, — показывает фельетон Гарнака (под загл. «Рождество христово»), который в настоящее время, в 1910 г., печатается в рождественских нумерах газет и в которых особенно подчеркивается, что евангельская история рождества является «не мифологией, а величественной легендой, в ярких образах живописующей исторические и религиозные факты и переживания». Пытались спросить у этого великого книжника: что же, собственно говоря, в этой истории не мифично? Быть может, роды «Марии» в «Вифлееме» во время «всеобщей переписи»? Пастухи ли на поле, которым благовествует ангел о рождении спасителя, и их преклонение пред «сыном Давида»? Или благовещенская история о рождении крестителя? Избиение вифлеемских младенцев? Принесение младенца во храм? Или... Стой, — взывает Гарнак, — рассказ о звезде и волхвах с Востока! «Правда, здесь приводится и ставится в связь с Иисусом Христом весьма древний миф, но, — спешит успокоить он своих читателей, — как глубокомыслен этот евангельский рассказ! В те времена многочисленные древние религии проникали с Востока в римскую империю; они были частью глубже и богаче содержанием, чем греко-римская религия, а потому находили себе много приверженцев. Наша история показывает, как волхвы с Востока, т. е. те же самые восточные религии (!), склоняются пред чудесной звездой, взошедшей над Вифлеемом, и приносят дары новорожденному царю. И так было на самом деле. История чудесным образом осуществила и подтвердила этот миф (так!). Восточные религии принесли дары христианской и затем пред ней поблекли, угасли». Подпись — «Доктор Адольф Гарнак, ординарный профессор берлинского университета». Теперь мы знаем, какого рода должно быть «подлинно научное» истолкование мифов.