Через год были казнены еще семь человек из круга Мясоедова, судили их с нескрываемыми нарушениями и заранее готовым приговором. Сухомлинова же осудили уже в дни Временного правительства (при царе следствие вел тот же Орлов), и обвинение его в измене доказать не удалось, но на него была свалена ответственность за неподготовленность армии к войне. Это еще при живом-то Николае Романове!
Уильям Фуллер в своей книге подробно описал биографии самих Мясоедова и Сухомлинова, а также их друзей и врагов [108]. После ее прочтения хочется безостановочно мыть руки! Фуллер вскрыл настоящий гадюшник военных, жандармов, судей, придворных, политиков и коммерсантов, которые были изъедены сребролюбием, коррупцией, кумовством, сладострастием, ложью, пресмыкательством и безответственностью неслыханных масштабов. Обвинители тут были ничуть не лучше обвиняемых. Фуллер прав, говоря, что дело Мясоедова и Сухомлинова «позволяет увидеть самый процесс разложения и распада русского общества» [109]. К сожалению, идеологические предубеждения не позволили автору провести параллели и понять, что дело против большевиков, против новой и здоровой России, велось теми же разлагающимися элементами общества. Фуллер заявляет, что суд над Мясоедовым родственен сталинским процессам 1937 г. — и там, и там господствовала презумпция виновности, подозрение заменяло доказательство. Беда, когда кругозор историка так узок: он знает только свою тему и про тирана Сталина. Остальное ему не интересно. А ведь не составляет большого труда увидеть, что большевиков в 1917 г. (и до сих пор) ругают изменниками, не имея доказательств. Большевики заведомо виноваты: в Германии где-то выдают деньги — это Ленину! Фуллер, будучи убежден в сотрудничестве революционеров с Германией, сетует на то, что против них не провели процесс. Я же предположу, что бездарно проведенный суд над Сухомлиновым, который парадоксальным образом вызвал рост симпатий к Сухомлинову, а не рост поддержки «карающего измену» Временного правительства, заставил задуматься правящие сферы и отказаться от идеи подобного же судилища над большевиками. Большевики — не старичок Сухомлинов, они бы такой злонамеренный суд на клочки пустили.
Прапорщик Ермоленко до мировой войны служил начальником сыскного отделения и в военной контрразведке [110]. Судя по всему, этот опыт ему очень помог в сочинении мистификации, да и рядом с ним оказались умелые люди. Уже осенью 1914 г. Ермоленко попал в немецкий плен и просидел в нем два с половиной года. По его словам, начальство лагеря много раз предлагало ему стать агентом, весной 1917 г. он согласился на это. В конце апреля он оказался на русском фронте и 28 апреля дал армейским разведчикам сенсационные показания, касающиеся Ленина, который якобы работает на Германию. Мне придется подробно разобрать то, как изменялись эти показания. Не может быть и речи о получении из них достоверной информации о Ленине. Но, изучив их, можно понять, как работала фирма контрразведки по фабрикации оголтелых доносов с обвинением в шпионаже в пользу Германии.
В первом своем показании горе-агент Ермоленко заявил, что немецкие генштабисты перед заброской якобы сообщили ему, что подрывную работу в России уже ведут Скоропис-Иолтуховский (украинский националист с социалистическим прошлым, член «Союза освобождения Украины», которому приписывалось получение денег от германского и австрийского правительств) и Ленин. Ленин упоминается лишь один раз в начале длинного показания о передвижениях Ермоленко. Зато в самом конце, когда прапорщик завершает свое повествование, он делает неожиданное дополнение: Ленин и Скоропис получают деньги из Берлина, в феврале 1917 г. они вместе приезжали в Берлин на съезд социалистов [111]. Подобное появление важнейших для следствия сведений выглядит довольно искусственно!
С.С. Попова обращает внимание на то, что в одном из документов, излагающем первые показания Ермоленко, не называется Ленин; фронтовое начальство заинтересовалось только Скорописом и украинской пропагандой [112]. Это позволило С.С. Поповой предположить, что Ермоленко надоумили упомянуть Ленина начальник контрразведки при верховном главнокомандующем Терехов и находившийся при нем известный публицист Бурцев, и за это прапорщик получил 50 тыс. руб. [113] Нельзя точно утверждать, приложил ли Терехов руку к апрельскому показанию с припиской. Но на следующем показании Ермоленко от 10 мая появляется подпись Терехова и … Орлова! Фамилия Орлова стояла и на документе, на которой указала С.С. Попова. Там нет инициалов, и историк связала эту подпись с другим Орловым. Но должность в контрразведке и звание прапорщика позволяют со значительной уверенностью предположить, что это именно В.Г. Орлов, опытный уже фальсификатор и душегуб. В пользу этого говорит и то, что известный советский разведчик и публицист Эрнст Генри со ссылкой на сведения эмигрантской прессы выдвинул версию, что Ермоленко поступил в обработку к В.Г. Орлову (и Терехову) — «прожженному провокатору и жандармскому палачу» [114]. Генри дает характеристику провокаторских действий Орлова против революционеров еще до дела Мясоедова. Согласно Генри, Бурцев имел связи с Орловым и в дальнейшем восхвалял его. Терехов же и был тем, кто ввел Орлова в разведку [115]. Вдвоем они летом 1917 г. в Киеве разрабатывали дело о Скорописе [116]. Думаю, можно считать вполне обоснованным предположение, что троица Орлов—Терехов—Бурцев совместно заварила кашу с подлогом! Долго ли умеючи!
114
Генри Э. Профессиональный антикоммунизм. К истории возникновения. М., 1981. С. 45, 50—52.