Таким образом, описав в общих чертах содержание мифа о герое, нам остается указать на некоторые сложности в рамках самого мифа о рождении, которые объяснялись на основе его параноидного характера как "расщепление’’ личности царствующего отца и преследователя. Однако в некоторых мифах и особенно в сказках, которые относятся к этой группе', мифические персонажи, а с ними, конечно же, и мотивы или даже целые истории множатся, и это заходит настолько далеко, что иногда первоначальные их черты оказываются совершенно скрытыми за этими дополнениями. Это разнообразие настолько пестрое и настолько изобильное, что оценить его должным образом с помощью психоанализа уже не представляется возможным. Кроме того, новые персонажи здесь не характеризуются такой же независимостью, как те, что создаются расщеплением, а скорее проявляют характеристики копии, дубликата или “двойника”, если прибегнуть к соответствующей мифологической терминологии. Несомненно очень усложненный пример, а именно вариант Геродотова сказания о Кире, демонстрирует, что эти двойники вводятся не просто чтобы украсить повествование или же придать ему
К таким сказкам, не рассматривавшимся в нашем контексте как раз в силу этих сложностей, относятся, в частности, следующие: Дьявол с тремя золотыми волосками и очень похожая на нее Сага об императоре Генри ///; Водяной Петер (с многочисленными вариаци-ями); Fundevogel; Три пташки; Король Золотой Горы (с ее параллелями), а также некоторые другие сказки других стран, которые приводит ьауэр. См. также Гоеческие и албанские сказки.
подобие исторической достоверности; это неразрывно связано с формированием мифа и его целью. В мифе о Кире, как и в других мифах, царствующему деду, Астиагу, и его дочери с мужем противостоят пастух и его жена. Пестрое собрание других персонажей, которые вращаются вокруг них, можно легко классифицировать: между царской родительской четой и ее ребенком стоит управитель Гарпаг со своей женой и сыном и знатный Артембар со своим законным отпрыском. Наш натренированный на особенностях структуры мифа взгляд в промежуточных парах родителей сразу же распознает двойников первых родителей, все персонажи видятся тождественными фигурам родителей и их отпрыска; на такое толкование наталкивают определенные черты самого мифа. Гарпаг получает от царя ребенка, чтобы избавиться от него, после этого он ведет себя точно так же, как царствующий отец и остается верен своей воображаемой родительской роли в нежелании убить ребенка самому, — потому что он является ему родственником, — а вместо этого отдает его пастуху Митридату, который таким образом снова отождествляется с Гарпагом. Знатный Артембар, сына которого высек плетью Кир, также отождествляется с Гарпагом, так как когда Артембар предстает перед царем со своим сыном с требованием о возмездии, Гарпаг также оказывается перед царем, чтобы защитить себя, и он также обязан представить своего сына царю. Таким образом, сам Артембар играет эпизодическую роль отца героя, и это полностью подтверждается в версии Ктесия, согласно которой вельможу, усыновившего сына пастуха, Кира, как своего собственного, звали Артембар.
Еще более отчетливой, чем тождественность различных отцов, является тождественность их детей, что, конечно же, служит подтверждением тождественности отцов. Во-первых, — и это, по-видимому, решающее обстоятельство, — все дети одного и того же возраста. Не только сын принцессы и ребенок пастуха, которые родились в одно время; Геродот специально подчеркивает, что Кир играл в царя с детьми одного с ним возраста, когда он высек плетью сына Артембара. Он также, возможно намеренно, указывает на то, что сын Гарпага, которому предстояло приветствовать узнанного царем Кира, тоже был примерно одного с ним возраста. Кроме того, останки этого мальчика помещаются перед отцом Гарпага в корзине, и именно в корзине новорожденного Кира следовало бросить на волю судеб, что в действительности было проделано с подставленным вместо него сыном пастуха, тождественность которого с Киром ясна и очевидна из изложения Юстина. В этом варианте Кира подменяют живым ребенком пастухов; но это парадоксальное родительское чувство уравновешивается сознанием того, что в действительности эта подмена ничего не изменила. Конечно, то, что жена пастуха хочет вырастить живого ребенка царя вместо своего собственного мертворожденного мальчика, как в варианте Геродота, кажется более понятным; но и здесь тождественность мальчиков также очевидна, ибо так же, как сначала сын пастуха принял смерть вместо Кира, так и двенадцать лет спустя сына Гарпага (тоже в корзине) убивают за Кира, которого Гарпаг оставил в живых'