Выбрать главу

После зверств, совершенных в отношении католических священников во время «сентябрьских убийств» 1792 г., пропаганда наподобие той, что вел Эбер, который приклеивал Иисусу ярлык «настоящего санкюлота, погибшего от рук священников», и даже «самого ярого якобинца Иудеи»[111], едва ли еще могла оставаться убедительной. В глазах большинства она скорей должна была выглядеть кощунственным цинизмом: «Христос не был революционером, он не изобрел гильотины, чтобы убеждать в верности своего учения»[112], — лаконично заметил один немецкий контрреволюционный журнал.

Тот факт, что низшее духовенство, поначалу разделявшее цели революции, было практически отброшено в лагерь политической контрреволюции и в объятия церковного традиционализма, способствовал тому, что конспирологическое мышление приобрело относительно широкую социальную и идеологическую поддержку. В то же время политический и церковный традиционализм, исповедующий принцип «Одна вера, один закон, один король» (Une foi, une loi, un roi)[113], своим существованием побуждал европейский республиканизм и порожденное им демократическое и социалистическое движение приобрести не только антиклерикальный, но в дальнейшем и лаицистский оттенок. Поэтому уже Гракх Бабёф пытался обличить христиан за привязанность к потустороннему миру, конкретную же заботу о том, чтобы условия земной жизни стали более человеческими, он предоставлял республиканцам: «Не в том ли состоит рай христиан, что они, дабы обрести вечное блаженство, на этом свете вынуждены вести самое жалкое существование? Республиканец — человек от мира сего, его рай — на этом свете»[114].

2.3. Реакция контрпросветителей

В то время как просветители, явно в противовес притязаниям церковной ортодоксии, а также пиетистского эмоционального христианства, исповедовали идеал «просвещенного самостоятельного мыслителя»[115], обязанного своими взглядами лишь независимому разуму, и, следовательно, пытались освободиться от «несовершеннолетия по собственной вине»[116], традиционалисты воспринимали подобную дерзость как злостное и роковое заблуждение[117]. В выдержавшем много изданий «Философском катехизисе, или Сборнике соображений, пригодных для защиты христианской религии от ее врагов» бывший иезуит из Люксембурга и издатель влиятельного «Исторического и литературного журнала» (Journal historique et littéraire)[118] Франсуа Ксавье де Феллер (1735—1802) пытался оппонировать просветителям с традиционной христианской точки зрения. Он заявлял, что самое фундаментальное из всех знаний — знание о всевышнем Боге, Вседержителе, начале и конце всего[119].

Подобные программные заявления характеризуют противоположные полюса радикального Просвещения и традиционного христианства. Когда речь заходила о взаимной субординации разума и Откровения, приемлемого для всех решения найти не удавалось[120]. Эту дилемму с логической остротой в 1775 г. выразил пиетист Юнг-Штиллинг: «Будь разум выше Откровения, в нем не было бы нужды, но если Откровение выше разума, то за дело берутся богословы, которые хотят, на беду, реформировать его»[121]. Теоретическому разрешению этого вопроса во многом способствовал Иммануил Кант. Кант хотя и выступал за то, чтобы можно было критиковать религию, как и государство[122], в то же время подверг вульгарное Просвещение уничтожающей критике и в своей «Критике чистого разума» поставил непреодолимые границы наивной и беспредельной вере в абстрактный разум. Образованными христианами, которых беспокоила антиномия разума и Откровения, философия Канта могла быть воспринята как освободительный прорыв. Прежде всего этим объясняется тот факт, что католическая сторона быстро приняла учение Канта[123].

В автобиографии Юнг-Штиллинга практическое воздействие философии Канта описывается поистине в восторженных тонах: «Кант на неопровержимых основаниях доказывает, что человеческий разум за пределами чувственного мира совершенно ничего не знает... Теперь душа Штиллинга словно воспарила, ведь для нее было невыносимо, что человеческий разум... должен прямо-таки противостоять религии, которая ему дороже всего на свете, но теперь он нашел все подходящим и подобающим Богу»[124]. Тем самым был открыт путь для концепции, разделявшей как отдельные сферы мирской разум и религию, основанную на внутреннем опыте и не приемлющую ни возражений, ни требований доказать бытие Бога.

вернуться

111

Цит. по: Guérin 1946 1, 274.

вернуться

112

Цит. по: D'Ester 1936/37 II, 101-102.

вернуться

113

В роялистской «Парижской газете» (Gazette de Paris) от 31 мая 1792 г. говорится: «Повторим формулу: одна вера, один закон, один король» (цит. по: Walter 1948, 236-237).

вернуться

114

Цит. по: Ramm 1955 1, 196.

вернуться

115

Bahrdt 1789, 239.

вернуться

116

Кант 1966 VI, 25 [Kant 1912 VIII, 167].

вернуться

117

Ср.: Wetzel 1913, Кар. 4 («Die aufklafrungsfeindliche katholische Publizistik»).

вернуться

118

Об этом журнале см.: Hompesch 1923, 101, а также: Wetzel 1913, 47—48.

вернуться

119

Feller 1787, 1: «Вопрос: каково первое из всех знаний и самое важное для человека? Ответ: знание о всевышнем Вседержителе, начале и конце всего».

вернуться

120

Здесь следует упомянуть, что спор между Лессингом и Гёце о «Фрагментах Анонима», один из самых ожесточенных литературно-политических споров Нового времени, касался как раз этой проблематики. В ходе этого спора один ортодоксальный лиценциат из Виттенберга назвал Лессинга «одним из самых дерзких нарушителей общественного спокойствия, пытающимся пошатнуть основы Священной Римской империи» (цит. по: Karl Schwarz 1854, 130), и выразил надежду, что этим вопросом займется суд Придворного совета империи, наверное зная, что при таком обвинении Лессингу грозит смертная казнь.

вернуться

121

Цит. по: Ritschl 1880 1, 530-531.

вернуться

122

Ср. следующую сноску к предисловию к первому изданию кантовской «Критики чистого разума»: «Наш век есть подлинный век критики, которой должно подчиняться всё. Религия на основе своей святости и законодательство на основе своего величия хотят поставить себя вне этой критики. Однако в таком случае они справедливо вызывают подозрение и теряют право на искреннее уважение, оказываемое разумом только тому, что может устоять перед его свободным и открытым испытанием» (Кант 1964 III, 8 [Kant 1956, 7]).

вернуться

123

Об этом: Braubach 1929, 274 ff., а также: Mühl 1961, 75 ff.

вернуться

124

Jung-Stilling 1843 IV/1, 561-562.