Правда, прежде чем эта концепция «мирного сосуществования» смогла утвердиться, понадобился долгий процесс, отмеченный рядом неудач.
Не случайно антипросветительская и антимасонская католическая полемика стала конститутивной для появления тезиса о заговоре. Это заметно прежде всего по сочинениям бывшего иезуита, профессора богословия в Ингольштадте Бенедикта Штаттлера[125]. Штаттлер, который в 1787 г. издал сочинение, разоблачающее иллюминатов, в 1791 г. выступил с памфлетом «Бессмыслица французской философии свободы...», в 1790 г. стал духовным и цензурным советником в Мюнхене, а в 1788 г. опубликовал трехтомный труд под заглавием «Анти-Кант»[126]. В этом монументальном по объему памфлете Штаттлер обвинил кёнигсбергского философа, «диктатора новой логики»[127], в том, что тот «начисто отметает все доказательства бытия нашей души (как субстанции), Вселенной и Бога»[128]. Тем самым Кант вызвал «потрясение всех первейших основ религии и нравов»[129], по мнению автора[130].
В Пруссии после смерти Фридриха Великого и восшествия на престол короля Фридриха Вильгельма II, влияние на которого оказывали враги Просвещения и розенкрейцеры, уже в 1786 г. просветительскому рационализму[131] была объявлена война[132]. В именном повелении от 26 июля 1787 г. король сделал программное заявление: «Но я никогда не потерплю, чтобы в моей стране подрывали Иисусову религию, учили народ презрению к Библии и открыто водружали знамя неверия, деизма и натурализма»[133].
Несмотря на то или же из-за того, что в Германии рационалистические теории и теории естественного права представляли для Старого порядка лишь идеологическую опасность, сторонники традиционного порядка все больше ощущали настоятельную потребность в его метафизической легитимации. Характерно, что лозунг симбиотического союза «трона и алтаря», который будет популярным консервативным девизом XIX в., стал непосредственной реакцией на Французскую революцию. Тот факт, что его, похоже, впервые открыто использовали французские роялисты, — красноречивое доказательство его оборонительного происхождения[134].
Просвещенный абсолютизм, который можно было реализовать отнюдь не во всех европейских странах и для которого были характерны тенденции как государственной церкви, так и антиклерикализма, осознал, что при помощи рационализма невозможно обосновать власть Божьей милостью, и попытался создать мирские основы собственной легитимности, но вскоре выяснилось, что последние недостаточно прочны. Ведь рациональное обоснование и рациональная легитимация абсолютизма[135] были сопряжены с лишением его ореола Божьей милости, что неизбежно влекло за собой требование, не всегда реализуемое на практике: правитель должен быть совершенным, воспринимать себя как «первого слугу» государства и тем самым как его орган[136]. Монархия, идеологически трансформированная таким образом, могла бы найти новую и прочную опору в патриотизме Нового времени, однако ситуация была неоднозначной, поскольку патриотизм способен был принять также республиканскую или демократическую окраску, а значит, поставить под вопрос и эту идеологию абсолютизма, нашедшую для себя выражение в максиме «Всё для народа, ничего посредством народа»[137]. Вот почему по-своему логичным было обращение к сакральным основам власти, предпринимаемое в момент потенциальной или непосредственной угрозы абсолютизму и в эпоху Реставрации приведшее к возникновению идеологии «христианского государства»[138]. Ведь уже в 1786 г. прозвучало предостережение: «Если государи не более чем люди, то их нимб развеивается»[139].
Благодаря тому, что радикально-просветительская критика внушила чувство неуверенности властям, религиозная ортодоксия, долгое время вынужденная занимать оборонительные позиции, получила шанс и немедленно осознала это. Характерно, например, что издаваемый бывшими иезуитами из Аугсбурга журнал «Новейшее собрание» (Neueste Sammlung, 1783—1788) в связи с антииллюминатской пропагандой 1785 г. оценил духовенство «как вернейших подданных своего государя», которые «еще по преимуществу противостоят»[140] посягательствам масонов на церковь и троны. Поскольку церковные круги выразили готовность стать оплотом против угрозы переворота, просветительско-антиклерикальная критика, кульминацией которой стала прогремевшая максима Мирабо: «Чтобы революционизировать Францию, для начала ее нужно декатолизировать»[141], приобрела новую актуальность[142].
130
ср. сочинение Канта 1794 г. с вызывающим названием «Религия в пределах только разума», из-за которого он подвергся унизительному публичному наказанию и в котором, в частности, говорится: «Ведь религия, которая, не задумываясь, объявляет войну разуму, не сможет долго устоять против него» (Кант 1980, 85 [Kant 1923, 149]).
131
Об этом см. Tieftrunk 1793, 32: «Как раз в то время, когда все искусства и науки поднимаются на высоту, какой мы восхищаемся, религия приходит в упадок и все больше и больше утрачивает авторитет и достоинство... Повсюду звучит голос Просвещения, и он действует с неодолимой силой, но чем дальше он отваживается проникать в область религии, тем больше он приносит замешательства и смятения».
134
В рекламном проспекте газеты «Друг короля», которую редактировал и первый номер которой 7 июня 1790 г. выпустил аббат Руайу, например, говорится: «Возник ужасный заговор против трона и алтаря... Его сумасбродство — совершенно очевидное следствие лживой и коварной философии». См. с. 46.
135
В этом отношении, в частности, характерен «Наказ Уложенной комиссии» русской императрицы Екатерины II от 1765 г. В нем говорится: «Государь есть самодержавный, ибо никакая другая, как только соединенная в его особе власть не может действовать сходно со пространством столь великого государства... Всякое другое правление не только было бы для России вредно, но и вконец разорительно» (Екатерина 2003, 72).
137
Эта максима впервые была сформулирована в 1759 г. Ф. К. Мозером. Цит. по: Schlenke 1963, 31.
138
Здесь следует напомнить о протестантском институте суммепископата, о том, что французский король считался «évêque de dehors» (светским епископом) и что Аното о Франции времен Старого порядка выразился так: «Недостаточно сказать, что существовала государственная религия: само государство было религией» (цит. по: Gurian 1929, 1). Ср. также: Figgis 1914, 51, где о теории королевской власти говорится, что это, «по существу, теория повиновения, и повиновения по религиозным мотивам».
142
Ср. также часто цитируемое письмо Вольтера Д'Аламберу от 12 декабря 1757 г., где говорится: «Философия не может притязать на меньшее, чем на то, чтобы рано или поздно низвергнуть Трон и Алтари» (цит. по: Proyart 1800, 91), а также письмо Дидро русской княгине Дашковой от 1771 г., где, в частности, сказано: «Когда же люди осмелились один раз пойти против религиозного рожна, самого ужасного и самого почтенного, остановить их невозможно. Если один раз они гордо взглянули в лицо небесного величества, вероятно, скоро встанут и против земного...» (цит. по: Koselleck 1959, 144).