С президентской четой Киршнеров, умеренных, по меркам Латинской Америки, левых популистов, которые правят Аргентиной последние десять лет, у него тоже не лучшие отношения. Он осудил подписанный Кристиной Киршнер закон о легализации однополых браков, а Кристина назвала это мракобесием и средневековьем. Впрочем, будучи противником гей-браков, он никогда не переносил своего отрицательного отношения с институции на людей. Наоборот, ездил в хоспис к геям, умирающим от СПИДа, и целовал им ноги. Ездил на автобусе, разумеется.
Впрочем, в латиноамериканской системе координат, да и в какой угодно, епископ Бергольо — консерватор вполне умеренный. Поскольку он из Латинской Америки, начнут исследовать его отношение к леволиберальной, почти марксисткой в своих крайних формах, теологии освобождения. И тут ответ известен. Епископ Бергольо ее не разделяет. Но, однако же, никогда не был гонителем или запретителем тех священников или епископов в своей епархии, которые ее придерживались.
«Сначала накормите и вылечите, а потом проповедуйте спасение», — звучит действительно скорее социалистически, чем евангельски. Сразу возникает вопрос: а после какого уровня ВВП на душу населения можно спастись? Новый папа не одобряет напрямую постулатов теологии освобождения, но он из церкви, где она родилась, и не мог не включить в повестку дня поднятые ею вопросы об устранении бедности, правах на образование и медицину как своего рода предпосылках для спасения. Более того, положение епископа в мегаполисе страны третьего мира с такой долей бедного населения, какой давно не знает ни один город Европы, не могло не сделать его чувствительным к вопросам социальной справедливости. В этом смысле новый папа — классический пастырь развивающегося мира: консервативный в семейных вопросах, радикальный в социальных, щепетильный в вопросах церковного имиджа — никакого лишнего богатства.
Новые времена
Все говорят о том, что церковь теперь живет в какие-то особые времена, во времена кризиса. Но, так или иначе, все времена, и в том числе все времена церкви, особенные. Просто надо понять, чем отличны нынешние.
Я позволю себе сослаться на мысль Сергея Аверинцева, тем более что мне посчастливилось не только читать ее, но и в качестве ученика слышать вживую. С позднеантичных времен все задачи церкви ставились и решались, все кризисы церкви происходили внутри христианского мира, в котором все, от государя до последнего крестьянина, были христиане, плохие или хорошие, но христиане. Даже Реформация, даже высмеивание церкви просветителями XVIII века, классический атеизм XIX и первой половины XX века существовали внутри него. Понятия Европы, Запада были тождественны христианскому миру.
Теперь этого христианского мира, где христианство воспринималось как само собой разумеющаяся данность, больше нет. Нет настолько, что даже современный атеизм не отрицает Бога и церковь, как прежде. Он их просто игнорирует. Они для него не важны. Современный атеист в принципе готов верить во что-то такое, пожалуй, даже в Бога. И наоборот, современный верующий сплошь и рядом верит не в Бога и не в Христа, а во что-то такое: возрождение нации, семейные ценности, святыни, пасхальный огонь.
У церкви больше нет той почвы под ногами, к которой она привыкла. Нет больше христианских народов, христианских государств, христианнейших правителей. Любая попытка сейчас изображать все это — недобросовестная имитация. Нынешняя задача церкви — научиться, по выражению Аверинцева, «жить без христианского мира, без внешней защиты, в мире, где для нее ничего не разумеется само собой». Многим кажется, что это конец. В действительности — это начало. В некотором смысле это более естественная для церкви, во всяком случае более евангельская, ситуация. У апостолов, у христиан первых веков тоже не было христианского мира, они его создавали буквально из ничего.
Когда у тебя снова нет ничего и надо начинать почти что заново, само противопоставление консерватизма и либерализма в церкви в значительной степени теряет смысл. Все хорошо, если это серьезно, и все плохо, если поверхностно. Поверхностный либерализм угождает общественному мнению, духу времени. Но и консерватизм точно так же может быть попыткой понравиться «народу». Поверхностный консерватизм просто санкционирует ненависть ко всему чужому или новому, что совершенно удивительно для религии, главный текст которой называется Новый Завет. И оба совершенно одинаково подгоняют церковь под то, что существует вне ее, ставят ее в подчиненное внецерковным вещам положение.