Моя толстая, смешливая Яппа – первая в любом деле на свете.
Каген смотрел в сторону жены так, точно знал все истории, о которых меж нами не прозвучало ни слова. Смотрел, улыбался, и лицо его сияло солнечным светом.
– Да, я нашел ту самую женщину, какую хотел. Студентку-медичку из Кении, Чанью. Само ее имя – музыка. Она для меня – всё. Только благодаря ей я еще помню, что такое улыбка. Только она и дарит мне надежду на то, что Бог есть.
– Конечно, есть, и не один. Богов много, – поправил я его, рассмеявшись.
Многих мужчин любовь к женщине заставляет забыть о надежде на помощь богов, и о должной благодарности за их покровительство, и даже о куда большем. Бывает, женщины сводят мужчин с ума. Но Каген был не из таких. Каген нашел себе женщину, что принесла в его сердце не войну – мир.
– Мы утешали друг друга, как утешают друг друга люди с начала времен. Без нее я не смог бы выжить. Не раз видел я, как люди, забившись в угол, всей душой жаждали смерти. С семьями их разлучили, узнать, что с родными, послать им весточку мы не могли. Мы видели, как умирают от побоев, и знали: солдаты в любой час дня и ночи могут вытащить из постели кого угодно. Мне тоже хотелось умереть, но Чанья вдохнула жизнь в мою душу. Только опасное это дело – найти любовь в таком страшном месте…
– Но твое сердце сильно и само по себе, – сказал я. – Семя не даст ростка без плодородной почвы.
– Горчичное зернышко…
Эти слова прозвучали, точно молитва.
– Любому зерну нужна почва. И дождь. Дождей нам хватало с избытком, а вот укрыться-то было и негде. Разве что уберегать от непогоды друг друга. На первое время хватало: за руки бы только взяться – и день пережит. Но я понимал: долго нам вместе быть не дадут. Иностранцев – тех, кто не из Африки – начали уводить «на допросы», но назад с этих допросов никто не возвращался. По лагерю поползли слухи: одни говорили, будто иностранцев отправляют домой, другие – что их убивают. В чем правда, не знал никто. Я – иностранец, а значит, вскоре должен был это выяснить. Кое-кто, служивший в охране, шепнул по секрету, что на рассвете явятся и за мной. Я видел в его глазах: он – просто отчаявшийся юноша, любой ценой старающийся выжить и уберечь от беды родных, но хочет сделать доброе дело.
Разумеется, я поспешил разыскать Чанью. Если б не принесенная охранником новость, ни за что не рискнул бы украдкой покинуть мужские бараки да искать ее в женской палатке. Любая соседка Чаньи, не задумываясь, выдала бы меня ради лишнего куска хлеба и плошки риса для своих детей.
В ту ночь я, держа в ладонях руки моей красавицы Чаньи, глядя в ее глаза, велел ей любой ценой остаться в живых. «Ищи доброту, – сказал я. – Ищи милосердие. Поступись всем, что потребуется». И эти слова довели Чанью до слез.
И тут Каген сам зарыдал, будто женщина. Детишки уставились на него во все глаза: никто из них в жизни не видывал, чтобы мужчина так плакал. Чтоб Каген вовсе не осрамился, пришлось нам с женой увести его в хижину и уложить в постель.
– Он потерял жену, – объяснил я детишкам, ждавшим снаружи.
Однако детишки не поняли. Как им такое понять?
Детишки еще не видали утрат.
Детишки еще не видали, как рушится целый мир.
– Когда за мною пришли, я был уже на ногах. Ни страха, ни слез, ни дрожи.
Многие из солдат были еще мальчишками. Можно сказать, детьми. И, накачавшись наркотиками, с детской злорадной жестокостью избивали нас, насиловали женщин… Эти мальчишки сговорились называться «Палачами» и наслаждались своей работой от всего сердца. Детей проще простого сбить с толку. Они и не подозревали, что служат черным прихвостням белых из ОНЗ. Так Африка снова увидела черных людей, чинящих зло собственным братьям и сестрам.
Солдаты-мальчишки поставили меня в ряд прочих мужчин и женщин, в ожидании смерти стоявших у рва, устланного мертвыми телами. В то утро жребий пал на нас, и я вдруг задумался: может быть, эти, как ты назвал их, небесные ящерицы, против которых когда-то объединилось все человечество, уничтожили сами себя точно так же? Или лить кровь собственных братьев не свойственно никому, кроме человека?
Кое-кто из приведенных на казнь до последней минуты тешился верой в слова тюремщиков, лгавших, будто мы выкуплены и вскоре вернемся домой – в США, Канаду, Саудовскую Аравию… словом, откуда бы ни явились. Здесь, на краю рва, все иллюзии превратились в дым.
Те, кто не плакал, не смотрели друг другу в глаза. Каждый из нас накрепко замкнулся в себе. Умираешь всегда в одиночестве, даже если ты не один.
Мальчишки сделали казни чем-то вроде игры. Один, в слишком большой, сползавшей на уши генеральской фуражке, поднял дубинку и начал счет: «Мойя, мбили, тату!»[27] – то есть «раз, два, три». Стрекот трех пулеметов – и десять казненных рухнули в ров.