Выбрать главу

Тем временем ты наблюдал за мной – глаз не сводил с моего лица, будто не замечая чудесного зрелища.

– Я велел экветам[34] вывести воинов на учения. Тут поднялся туман, и… гляди! Это непременно следовало кому-нибудь показать.

Я поняла, чего ты от меня ждешь.

– Да, изумительно!

Голос мой дрогнул от страха, но это вполне могло сойти за восторг.

– У меня есть идея, – сказал ты, пряча озорную усмешку в густой бороде.

Пошуршав, похрустев палой листвой, ты отыскал под ногами ветку длиною в мое предплечье, взвесил ее на ладони, со свистом рассек ею воздух.

– Попробуй-ка, – сказал ты, протянув ветку мне.

Не без опаски коснулась я шершавой коры.

– Давай!

Ты с нетерпением указал на своих воинов, бившихся друг с другом в тумане.

– Представь, что и ты тоже воин.

Я замахала веткой из стороны в сторону, примерно так, как представляла себе бой на мечах. Ветка жалобно треснула.

– Стоп, – скомандовал ты.

Сорвав росший поблизости одуванчик, ты положил его поперек ствола упавшего дерева.

– Вот, бей сюда. Одним мощным, плавным движением.

Одуванчик казался маленькой, хрупкой серебристой луной. Я занесла ветку над головой, ударила, и ее тяжесть увлекла меня вперед. Споткнувшись о камень, я едва не рухнула с ног.

– Нет, – сказал ты, забирая у меня ветку. – Вот так.

Каким же прекрасным был плавный взмах твоей руки, и мощь твоих плеч, и скрип кирасы из вываренной кожи! Я изо всех сил старалась запомнить твои шаги и удары, но когда ты вернул ветку мне, сомкнутые на ней пальцы показались неловкими, будто чужие. Вновь замахала я ею, целя в листву, в твои поножи, но вскоре неловкий удар опять едва не лишил меня равновесия. Нога моя смяла крохотную луну одуванчика. Цветок с влажным хрустом погиб.

Истерзанные, растоптанные, лепестки одуванчика пахли сырой землей. Забрав у меня ветку, ты отшвырнул ее в сторону.

– Счастье, что ты родилась девчонкой, – сказал ты, игриво дернув меня за косицу волос на затылке.

И, знаешь, тут я с тобою была согласна. Об этом я никогда не жалела. Сильнее всего я жалею о детях, которых уже никогда не рожу на свет. Какими же славными я воображала их, пока ты не посулил меня Артемиде – сильных, крепких мальчишек, темноволосых, синеглазых девочек, чья красота сведет с ума самого Зевса… После того, как ты променял меня на попутный ветер, все они, рожденные только в мыслях, исчезли, канули в забвение один за другим.

Помнишь ты это? Наверное, да. А моя память все еще будто чужая – отрывочна, неполна, словно одеяло, разрезанное на лоскуты и снова сшитое воедино. Стежки прерывают, прячут часть прежних узоров, лишают их цельности. Мне уже и не вспомнить, что такое обычная память.

Но речи мои – не для тебя одного. Мне это нужно тоже. Словами не выразить радости, переполняющей сердце, когда тянешься мыслью к пережитому и без труда находишь его на месте, вытаскиваешь наружу, облекаешь в слова… Воспоминания нужны мне, чтоб преодолеть эфемерность мыслей. Они должны быть осязаемы в тот краткий миг, когда существуют, когда штормовыми ветрами воют в твоих ушах.

Долгое время помнила я ту ночь, когда ты повел меня взглянуть на своих воинов. Ее Артемида отняла одной из последних. Я размышляла о ней, полировала ее, тряслась над нею, будто над ограненным самоцветом, который можно вертеть в руке бесконечно, разглядывая со всех сторон.

Отчего, захотев поделиться дивным зрелищем, ты явился за мной? Отчего не за матерью? Отчего не удовольствовался компанией своих людей, с которыми разделил столько дней и ночей?

Неужели ты так и не смог понять, почему я бежала следом, пока не начала спотыкаться, но замедлить шаг тебя не попросила? Да, ты казался смущенным, но так и не остановился подождать меня, ковылявшую позади. Взглянуть да проверить, слушаюсь ли я твоих приказаний, пусть даже самых жестоких и диких, ты не утруждался никогда – вот и в ту ночь ни на мгновение не усомнился, что дочь следует за тобою прочь из дворца, туда, где в жизни еще не бывала.

Возможно, страх перед твоими воинами в тумане был порожден совсем не невежеством. Может статься, его породило предвидение: ведь прогулки с тобою из женского мира в мужской для меня никогда добром не кончались.

Приготовления к отбытию из дворца Клитемнестра завершила еще до полудня. Меня погрузили в крытую повозку, битком набитую одеждами, пряжей и сушеными фруктами. Так я и стала еще одним предметом багажа, отправляемого в Авлиду, – невестой для Ахиллеса.

Распоряжаясь погрузкой, мать усадила Ореста ко мне на колени. Если она и заметила мое молчаливое оцепенение, то, несомненно, отнесла его на счет обычной девичьей стыдливости.

вернуться

34

Представители микенской знати, командовавшие отрядами воинов.