Ярко-зеленые кусты и сосны окружали полянку, на которую сползал голубоватый туман. У края полянки, среди травы, стоял небольшой пень, старый и сморщенный, окруженный стаями почтительных грибов. И вот, когда измученный человек неожиданно встал на замшелую крышку пенька, сознание его прояснилось, чувства пришли в движение, душа очистилась и полились зеленоватые слезы. Грибы сочувственно улыбались, но Дунаев не замечал этого, осмысляя происходящее с ним.
- Надо срочно сориентироваться и пойти по солнцу на северо-восток. Но где оно, солнце?
Внезапно что-то под ногами Дунаева стало приподниматься. Он едва устоял, но шевелилось сильнее. Парторг в ужасе соскочил на землю. Он уставился на пень и обнаружил, что у того имеется крышка, которая приподнимается, обнажая два ряда стершихся золотых зубов. Из щели донесся астматический скрипучий голос, как у пенсионера, играющего в санаторной беседке в огромные деревянные шахматы.
Золотые зубы, блеснувшие в темноте, показались Дунаеву знакомыми. Он обнаружил лицо человека, которого когда-то знал, но забыл. Тот вроде бы курил. Крышка оказалась козырьком кепки.
- Отец, дай закурить, - хрипло попросил Дунаев, зная, что говорит с шелухой, а не с человеком.
- Бери, закуривай, - туманно ответил старик и протянул что-то вроде ветки.
- Веток не курю, - жестко отказался парторг. - Дай папиросу. Иначе как наебну ногой, так что ты свою труху потом по всей поляне собирать будешь и поганками обкладываться. Ты же всего лишь старый пень, еб твою мать! Попробуй сказать, что не так.
Под кепкой раздался старческий кашель, а может быть, старческий смех.
- Пошел на хуй, - наконец с трудом прозвучали слова. - Был тут один такой - выебывался. Повыебывался, да и свалился в пизду.
- Человек? - вдруг заинтересовался Дунаев. - Наш или немец?
- Человек - не человек, а так себе - подпиточка. Оставил на мне жирный след. Да его все знают.
- А как его звать?
- Зовут его, слышал, Скребеный. Другие Метеным называют. А я Лисьем Говном его называю.
- А куда ушел-то, ну, Говно-то твое?
- Да мне по хую, я тут сколько сижу, еще не такое видел! Вот скажи, ты "Ни уму - ни сердцу" встречал? Дунаев ошеломлснно покачал головой.
- То-то же, - пенек выпустил клубок. Дунаев чихнул. - Ну чего расчихался? Иди вдоль, потом, после развилки, поперек, потом внакладку, а уже после второго рябинового куста вприсядку, достигнешь ржавого бака, постучи по нему раз пять. Главное, на Бобошку не наткнись.
- А это что еще за тварь?
- А это сыроед, им еще детей в деревнях пугают. Сидит неподвижно, то здесь, то там. Как ходит, никто не видал. Ротик маленький и на пизду похож, а внутри ветер. А в глазах заместо зрачков завитушки. Слюни по щекам текут, сам слепой, но мясо с костей обсосет, костями закусит, жиром-кожей не побрезгует, ногти да волосы не выплюнет. И главное., кричи не кричи - оно все равно не слышит. Просто схватит, и сразу в рот. Понять не успеешь, а вот он и пиздец!
- Ой, отец, выручи, расскажи, как страшной беды миновать! - Неожиданно для самого себя Дунаев отвесил пеньку земной поклон.
- Да ты, где будешь проходить, везде Беглого спрашивай. Как раз то самое Лисье Говно тебя по-грамотному выведет, прочь
от лиха, ото всей хуйни убережет, если все правильно исполнишь, как сказано, и тихо вести себя будешь, а не орать, как МУДак, на весь лес. Ну, с шишкой! - и на голову парторга упала сосновая шишка.
Посмеиваясь какой-то чужой усмешкой, с душой, наполненной ужасом, с погруженным в сон рассудком, Дунаев отправился в путь. Оказавшись в одиночестве, он заметил, что будто бы стало светать и тропинка, по которой ему было указано двигаться, светясь, петляла между стволов.
Впрочем, одиночество его было столь же полным, сколь и зыбким, поскольку везде присутствовали скучные галлюцинации, порожденные крестьянскими суевериями, не выжженными до конца трезвой рабочей смекалкой, пролетарским юморком, а то и сочной атеистической фразой.
Так он встал на "двойной след", порожденный петляющими путями Лисоньки и траекторией Лисьего Говна, прозванного в этих краях Откидышем.
Глава 5
РАЗВОРОЧЕННЫЙ ЗАЯЦ
Вскоре в предрассветных сумерках тропинка уперлась в просеку, всю изрытую гусеницами танков. Здесь прошли немцы. Возле сосны валялся убитый и развороченный заяц. Видимо, его увидели с танка и какой-то ловкий автоматчик ради забавы прошил его несколькими очередями. Поза заячьего трупа была довольно странной - видимо, его подкинуло выстрелом и он повис на ветке, причем таким образом, что уши оказались внутри тела, как будто бы он заглядывал себе в живот.
Дунаев вспомнил о своем голоде, который он столь неудачно пытался утолить грибами. Ему захотелось зайчатины, и он приблизился к трупику.
- И ты, русачок, пострадал от немцев, - усмехнулся парторг. - Да только тебе хуже пришлось. Эх ты, жертва фашизма! Поддели тебя, герой войны.
Вдруг он услышал голос, точнее отвратительный писк:
- Меня Откидыш заломал и внутрь себя запихнул! Дунаев оцепенел от ужаса. Очередная галлюцинация?
- Как ты сказал? Откидыш? Это не тот, кого Беглым зовут? Не Поскребыш ли часом? Ну? Писк стал прерывающимся:
- ... У-у.. у-шел он... говорит... ушел... Метеный, на хуй... ой не могу.. пиздарики... мне... выручай, парторг... Мишута хуй выручит - только палкой вздрочит... уш-шел... сука... что сделал...
Парторг почему-то не мог дотронуться до зайца - ведь ясно было, что пиздец косому. Он давился вязким кошмаром и вдруг потерял сознание. Всплыли, качаясь, два яблочка. У одного был отрезан кусочек. И Дунаев отчетливо понимал, что одно яблочко - яблочко, а другое - совсем не яблочко. Он не мог, правда, решить, какое из них яблоко, а какое нет - то, что надрезано, или другое, чистое. Он протянул руку и взял надрезанное яблоко. Что-то затихало, и яблоко взорвалось, разнеся все в пределах пяти метров на мелкие клочки.
С вытаращенными глазами, всклокоченный, Дунаев вскочил, дико озираясь, похожий уже на труп, полупережеванный лесным Бо-Бо. Но все также висела тушка зайчика, все также было сумрачно, только ощущалось некое сильное движение - может, техники по опушкам леса, а может, и чего-то похуже.
- Ты живой еще? - спросил парторг зайца. Заяц что-то ответил, но слов было не разобрать.
- Это что за гул? - снова спросил Дунаев.
- А это Мишутка нагибается, - беспечно ответил заяц, как будто и не был разворочен. Голова его была обращена внутрь наполовину выпотрошенной тушки, так что Дунаев видел только уши и затылок, покрытый мехом.