Вдруг он нашел себя стоящим на рельсах в железнодорожном тупике.
Рядом суетился Поручик, тыча пальцами в бурьян и травы, которыми все заросло так густо, что казалось, будто они внутри какого-то волосатого мешка. Приглядевшись, Дунаев осознал, что все это - совершенно не то. Бурьян был на самом деле зеленым мхом, наподобие крашеного начеса, и издавал запах хозяйственного мыла. Рельсы были брусочками из чего-то прозрачного и покрытого мелкими пупырышками. Дунаев стоял на пленке, и она временами пузырилась, проступая сквозь изумрудную шерсть и спадая обратно. Поручик же был в этот момент странной формы фанерной конструкцией, обтянутой ситцем в мелкий цветочек.
Просто Дунаев попал в Промежуточность, где ничего настоящего не было. Видимо, тут имелось что-то подлинное, но оно скрывалось или же было настолько далеким от человеческого и даже околочеловеческого мира, что Дунаеву пришлось на скорую руку выпестовать внутри себя какие-то ощущения и образы, соткавшиеся в столь нелепую "картинку". Лживость этой "картинки" бросалась в глаза, но иначе Дунаев пока не был в состоянии воспринимать Промежуточность. Он старался понимать нечто как тупик, имеющий вид шпалы, положенной на две другие шпалы (как в игре в городки). Нечто иное он старался считать Поручиком. Далекий, скрипучий голос долетал до него, и парторг думал, что это говорит ему Холеный, указывая на шпалу. На ней в некоторых местах были налеплены куски какой-то глины, имелись также странные насечки.
- Вот, позиции, смотри, - настаивал Холеный. - Глина - немецкие группировки, насечки - советские. Видишь, как много глины вокруг некоторых царапин? Это окружения.
Девочка в мозгу Дунаева вместо ответа сложила следующее стихотворение:
Если лапки падают в бездну,
Если гольфики сползают вниз,
А в зубах паровозик железный
Крепко держит слепой машинист,
То тогда леденец на околыш,
И снежинка, как звезда, на груди!
Под Москвою проснется звереныш
- Ты до срока его не буди.
Он взметнет своим хвостиком слабость
В беспощадных, но бренных врагах.
И гирлянды игрушечных танков,
Как яблочки, будут торчать на ежах.
Но смолянка теряет невинность,
Проливая смолу на постель,
Тулью шляпы пробили ребята.
На Курок накидали костей.
Подожди, еще будут игрушки
Паучков изумрудных топтать,
И поселятся в детской подружки,
Будут шапки стальные вязать.
- Эк тебя пронесло! - заорал Поручик оглушительным голосом и стал, кривляясь, отбивать земные поклоны перед Дунаевым. - Все объяснил, как по полкам разложил, пузырь ты наш ненаглядный! Проняла тебя Снегурка!
Дунаевым как будто выстрелили. Он вылетел из земли и, как пуля, понесся в небеса. За ним несся Поручик с сачком для насекомых в руках. Они поднялись так высоко, что дух захватило от холода. Там Поручик наконец нагнал Дунаева и, сложно извернувшись в воздухе, с размаху накрыл его голову сачком. Мелкая белесая сетка прилипла к лицу, и стремительный подъем в небеса прекратился. Они медленно полетели в синем холодном небе. Земля была теперь так далеко, что виден был не только темный ковер леса, но и другие места: линии железных дорог, черные столбы дыма, взорванные мосты. Под ними была война. Они увидели бой и крошечные танки, похожие на спичечные коробки которые перемещались по полю. Они увидели полуразрушенный город.
Дунаева охватила скорбь, смешанная с гневом.
Слева он услышал голос Поручика:
- Ты, Дунай, прорицать стал, и теперь много ясно. Видишь город? Ты же сказал:
"Но смолянка теряет невинность,
Проливая смолу на постель..."
Это значит, Смоленск скоро будет занят немцами. Ты еще говорил:
"Тулью шляпы пробили ребята,
На Курок накидали костей".
То есть и Тула, и Курск - все отдано врагу будет. Но ты не отчаивайся, парторг. Ведь ты сказал:
"То тогда леденец на околыш,
И снежинка, как звезда, на груди..."
Видать, надо ждать зимы, чтобы наша взяла и отступление прекратилось.
"Под Москвою проснется звереныш..."
Туго, дескать, немцам под Москвой-то будет, и Москвы им не видать. Откатятся они назад, их танки будут на ежах торчать.
- А что значит "паучков топтать" и "шапки стальные вязать"?
- Эх ты, теря! Все-то тебе, как младенцу, надо объяснять - даже твои собственные слова. "Паучков топтать" - это значит, "потопчет русский сапог фашистскую свастику", а "шапки стальные вязать" значит: "скоро сказка сказывается, да не скоро дело вяжется: победа будет трудная, но она будет за нами, а Сталин станет всему голова, и где имя Сталина городу дано, там будут немцы железными делами околпачены". Эх, работенка тебе предстоит, парторг! Пока разгадывать предсказания не научишься, Никем не станешь.
- А что это за должность - Никто? - парторг смутно вспомнил слова: "Смеялся, как Никакой..."
Вверху плыли белые, четкие облака, на их фоне шли облака из серой ваты, ниже струились розоватые, перистые. Сбоку надвигалась фиолетовая туча. Только сейчас Дунаев понял, что они снизились над густым лесом. Туча заслонила солнце, потемнело, и по краю тучи пробежал отблеск далекого зарева. Оно полыхало где-то за горизонтом, бросая красный отсвет на тучу.
- Чуяло мое сердце, в Брест надо лететь! - закричал Поручик и остановился, дернув сачок. Дунаев тоже повис в воздухе, растопырив руки, похожий на самолет.
- А что случилось?
- Да Брестскую крепость, видать, немцы взяли. Плохо это. Ох как плохо. Надо сейчас же туда лететь. А ты еще не готов туда лететь. Думал - научу тебя как следует, а там и Брест возьмут. И полетим туда уже как мастера, чтоб рука руку мыла.
- А чем же я не готов? - поинтересовался Дунаев.
- Да ничем не готов, - засмеялся Холеный. - Ты, к примеру, без бинокля обойтись можешь? В глазах Приближение и Увеличение есть? Нет. Но это не главное. Главное - ты Невидимкой не можешь стать, Никем то есть. А туда только будучи невидимым попасть можно.
- Ну тогда оставь меня в избушке, а сам лети, - сказал Дунаев.
- Нет. По-другому сделаем, - ответил Поручик. - Здесь, где-то под нами, живет Мушка, она, если попросить, может и Невидимкой обернуть, и Приближение дать, и Гармошку. Только бы не оплошать!
- Это ты к ведьме меня хочешь завести? - спросил Дунаев.