- Да ты что? Увидишь - все сразу сам поймешь, - радостно уверил Поручик. - Аида к Мухе-Цокотухе!
Глава 13
МУХА-ЦОКОТУХА
Они снизились над дубовой рощей. На земле было безлюдно, но заметно было по всему, что и здесь прошло лихо. Даже птицы не летали здесь. В центре рощи возвышался колоссальный могучий дуб, древний, покрытый сухими пергаментными листьями, которые уже много лет не опадали.
- Комара убили. Бесславно погиб он, своей и немецкой кровью обливаясь, - пояснил Поручик. - А Муха-то осталась! Прикидывается баб кой, и в занятых деревнях немцев встречает. Изба изрядна, стол полон яств - и поросеночек, и водочка, и грибочки, разумеется, - Холеный подмигнул Дунаеву
Тут они приземлились на огромную кряжистую ветку старого дуба. Холеный снял сачок с головы парторга, уселся поудобнее и достал самокрутку.
- И что же? - спросил Дунаев.
- А то, что никто из немцев живой из-за стола не вставал, - зловеще прошептал Поручик. - Мертвые - пожалуйста! Мертвым одна дорога - назад. Пах Фатерлянд. В тыл запускаются и там куролесят. А Мушка вслед за немцами идет И, скажу тебе секрет, в разных уже местах немцев встречает с пирогами.
- Это как? - поразился Дунаев.
- Она может несколькими бабками стать, - спокойно ответил Поручик и бросил окурок.
- Смотри, вон под веткой дупло! Видишь? - и он показал Дунаеву отверстие в дереве, аккуратное и незаметное снизу. Поручик нырнул в дупло. Дунаев полез за ним, на прощание глянув вниз. Он явственно увидел человека, стоящего под деревом и смотрящего Дунаеву прямо в глаза. "У него Приближение", - почему-то подумал Дунаев. А может, то подумала Машенька. Он не мог узнать этого человека, поскольку никогда его не видел. Но почему-то он, вопреки рассудку и памяти, знал этого человека. А может, его знала Маша, спящая в голове Дунаева?
Не оглядываясь больше, Дунаев нырнул в дупло. Протискиваться пришлось мучительно: он весь покраснел, исцарапался. На потное лицо сыпалась древесная труха. Наконец, он вывалился в нижнюю, полую часть дерева, где таилась уютная комнатка, похожая на изображения внутреннего пространства норок на детских иллюстрациях: овальный стол с плотной скатертью, кресло, диван, оранжевый абажур. Встретила их раскоряченная маленькая старуха с большим животом. Одета она была в золотой передник, а посмотрев в ее лицо, Дунаев почувствовал себя глупым. Не потому, что он увидел нечто мудрое, а потому, что все, существующее в мире, показалось ему мелким, копошащимся, испещренным, ненужным - таким, каким было лицо у старухи. Такое уж это было лицо.
- Я уже десять дней вдова, - сказала Цокотуха. - А до сих пор не встретила мужа во сне. Не значит ли это, что он стал "заикой"?
- "Заиками" у нас называют мертвых, которые после своей гибели все повторяют снова и снова обстоятельства своей смерти, притворяясь, что умирают каждый день, и этот день смерти для них всегда одинаковый, - пояснил Поручик Дунаеву.
Цокотуха поставила на стол самовар, расставила чашки, разложила варенье по блюдечкам, вздыхая: "Ох, война, война! Как бы не она, угостила бы вас как подобает. А то что это? Худые, как черви, оба трясутся, а в глазах муть, оттого что небесного воздуха наглотались. Вам бы щас, родимые, кровушки немецкой дать испить - враз повеселели бы. Да уж уважу вас, поднесу по стопочке".
Старуха достала из буфета три серебряные стопки и большую бутыль с темной жидкостью. Разлила по стопкам. Дунаев почувствовал запах крови, а когда он поднес стопку к губам, его замутило от этого запаха.
- Не могу... - прошептал он, отводя лицо.
- Да что ты, милок, стращаешься? - воскликнула Цокотуха - Пей залпом, и вся наука. Заморщит, поведет - так я тебе травинку поднесу. Зато силен будешь.
- Да, сила нам с тобой понадобится, - вздохнул Поручик.
Ну, давайте, за Победу!
Все, стоя, не чокаясь, выпили.
Кровь оказалась тяжелого, неприятного вкуса, но этот вкус был странно знакомый, как будто Дунаев когда-то давно уже пил кровь, но забыл об этом. Его слегка затошнило, но от рвоты он удержался, занюхав выпитое каким-то сухим, терпким пучком трав, который ему поднесла старуха.
- Надо нам. Мушка, в Брест заглянуть. Слышно, крепости конец настал. А там ведь сама знаешь что... Ребят жалко, - сказал Поручик.
- Может, они еще держатся? - прохрипела Цокотуха.
- Может, и держатся, - пожал плечами Холеный. - Только недолго им держаться. Плохи дела-то.
- А что ж такое? - скривилась Цокотуха. - Неужто и ОНИ
уже здесь?
- Да, - мрачно кивнул Поручик. - Я сегодня вдали Синюю видел. Она над самым Брестом висела, только разглядеть не сумел - приближения не хватило. Но это она - точно. Узнал. В пальтишке своем с пуговками, чистенькая - ну прямо первоклассница малая, ебаный в рот! В руках держит своего Паразита и им вниз толчет, как орехи в ступе. Видать, крепость кончает.
Лицо Цокотухи перекосилось от ненависти.
- Это она... она, паскуда этакая, моего-то шлепнула. Заикой сделала на веки вечные. Она его еще в прошлый раз приглядела. Улыбнулась и на ноги себе показывает: мол, смотрите, у меня коньки стальные, лед режут - не стесняются, а вы все на деревяшках елозите, кровосос. Мой весь затрясся. Видать, она ему еще гимназисточкой приглянулась, когда бросила свой "снежок" и он рассыпался по воротнику его шинели.
- Я-то знаю, как Синюю брать, - усмехнулся Поручик. - Научен. Только рано еще. Ее зимой брать надо: она от морозов ликует, а ее берут в ликовании. А пока чего - нужно ее, как говорят, "по ранцу хлопнуть".
Цокотуха отвратительно засмеялась и пошутила:
- Да уж, посыпем мы ей соль на ранец. С этими словами она схватила со стола солонку и взвилась вверх, одним прыжком выскочив из дупла. Поручик и парторг последовали за ней.
Трое были заброшены в глушь,
Паразитов коснулися лбами,
Как гниющие трупики груш,
Под зловонными спали слоями.
Но один пробудился к борьбе,
И его наставляют и учат.
Он внимает огромной судьбе
Доблесть дерзкая будит и мучит.
Ему старший читает мораль
И таращится, смех подавляя.
Для него только сумрак - скрижаль,
Ну а Кодекс - тропинка лесная.
- Эй, сынок! Приосанься, взбодрись!
Ему с хохотом молвит Холеный.
- Мы с тобою на свет родились,
Чтобы в тине валяться зеленой,
Но, раз прихоть врага такова,
Подними, разомкни свои зубки
Ощетинься, слепая трава!
Ощетиньтесь, стеклянные трубки!
Эй, мамаша! Твой милый когда-то