Разумеется, Брехт больше рассуждает с политической точки зрения, чем с точки зрения человеческой индивидуальности, однако его цель состоит в том, чтобы показать, что Галилей, как и мы, боялся орудий пыток святой инквизиции, хотя он отважился думать о непостижимом в отношении нашей планеты и ее месте в великом космосе. Стареющий астроном имел все основания, чтобы позволить страху себя победить (и Брехт хотел показать не Аристотелевых героев, а самых обычных людей в общем смысле), но тем не менее Галилей не мог остановить свое воображение и не мог запретить своему проницательному разуму развивать новые мысли и приходить к новым рискованным умозаключениям. Таким образом, он стал героем культуры. Он раздвинул границы нашего воображения.
Немногие из нас живут более мучительной жизнью, чем жил Бетховен, но он тем не менее наполнил музыку новым содержанием и расширил рамки существующих музыкальных форм. Этот список можно продолжать и продолжать. Каждый из таких людей сталкивался со страхом, с отвержением, иногда – даже с преследованием, и вместе с тем они отвечали своему внутреннему зову и стремились запечатлеть истину своего внутреннего переживания. Таково проявление героизма в культуре, и оно может служить примером для каждого из нас.
Мы живем не для того, чтобы слепо подражать чужой жизни и называть своими чужие ценности. Imitatio Christi [114]заключается не в подражании иудею из Назарета или же в бродяжничестве с сумой, подобно маленькому Гаутаме, в надежде на внезапное превращение в Будду. Ничто так не отдаляет от соответствия этим религиозным героям, как рабское подражание. Свою задачу индивидуации они уже решили. Наш долг заключается в том, чтобы прожить свою жизнь так же полно, как они отважились жить своей истиной.
Переопределить героизм – значит посмотреть на все в совершенно ином свете. Перед героем неизбежно стоит задача. Каждый день, быть может, каждый миг она становится новой. Никто из нас не может делать героический выбор и совершать героические поступки все время, быть может, даже большую часть времени. Но у каждого из нас есть свое собственное призвание, хотя большинству из нас оно остается неясным. Задача героя и состоит именно в том, чтобы ее прояснить и попытаться справиться с тем, к чему нужно обратиться, стоя на краю бездны страха и сомнений в себе.
Амбивалентность, которую ощущают люди в связи с такой задачей, вполне понятна, ибо она всегда означает отказ от известного, гораздо более безопасного места ради менее известного и, как правило, менее безопасного места. Мировая литература изобилует примерами такого отказа. Библейская притча об Ионе и ките является особенно яркой иллюстрацией этого архетипического паттерна. Иона пытался уйти от требований, предъявляемых ему индивидуацией, и оказался в чреве чудовища. Что это, если не символ регрессии в теплый мрак бессознательного? Вместе с тем телеология души такова, что побуждает к трансформации, хотим мы того или нет, и архетип героя – это основная метафора такого русла для либидо в направлении развития.
Мы часто испытываем побуждение оказаться в новом месте, поменяв ощущение безопасности и пресыщенности на новую программу действий, которая может быть опасной, но способствовать развитию. Символический смысл требований, предъявляемых Яхве к Ионе, не слишком отличается от смысла требований, предъявляемых Самостью к Эго. В родовой мифологии этот процесс всегда описывался как странствие по ночному морю; в таком описании ночь подразумевает неизвестное, море – бессознательное, а странствие – трансформацию либидо. В конечном счете mare nostrum [115]– это наше море, наша «мать»; куда бы мы ни направлялись, мы плывем по этому внутреннему морю.
Многие моряки нашли покой в этой темной морской пучине. Море кишит утонувшими в нем несостоявшимися героями. У каждого рыцаря, победившего дракона, есть девяносто девять несчастных предшественников, которым это не удалось. При этом оба пути, как вперед, так и назад, ведут к смерти. Путь назад – это смерть человеческих возможностей вследствие регрессии, которая иногда приводит к смерти человеческой личности, например в случае психоза.
Любопытно, что почти универсальное табу на инцест является невольным признанием этой опасности. С точки зрения психологии инцест означает соединение с подобным себе, а не оплодотворение новым. Точно так же, как это может оказаться бесплодным на генетическом уровне, отказ от увлеченности иным «другим» обязательно приводит к застою. Фундаментализм – это избегание иных ценностей, капитуляция перед страхом, а следовательно, он подпитывает сам себя, а потому является бессознательно инцестуозным. Такая замкнутость на себя может породить только чудовищ.
Огромный массовый интерес к педофилии в наше время слишком часто приводит к предостережению от воздержания, словно речь идет просто о проблеме выбора поведения. При всей гнусности насилия над ребенком подлинную дилемму нужно искать там, где зашло в тупик развитие либидо, в область раннего развития. У злоумышленника существует фиксация на инцестуозном цикле либидо, которую он использует в своих попытках воссоединиться с ранними аспектами своей истории. Тело и культура увлекли личность человека за рамки, которых достигло его развитие. Поскольку эта фиксация часто связана с какой-то ранней травмой, мы можем видеть, как трудно бывает человеку испытывать влечение к другому, более внутренне развитому человеку.
Такая же проблема может проявиться и в сексуальности взрослых, как утверждает выражение la petite mort [116]. Разумеется, стремление испытать «маленькую смерть» в объятиях возлюбленного (или возлюбленной) очень заманчиво и соблазнительно, но не соответствует более значительному обмену удовольствием и смыслом с автономным Другим, которого должна требовать от нас взрослая сексуальность. Точно так же широкая доступность порнографии, учитывая, что она распространяется по Интернету больше, чем все остальное, – по существу, представляет собой отказ от увлечения абстрактным Другим как равным себе. В конечном счете плейбой – это мальчик, а не взрослый. Если человек привязан к миру фантазии, то он все еще находится во власти материнского комплекса, независимо от своего пола и жизненной ситуации. Парадокс заключается в том, что фантазия – это компенсация задачи, не поставленной перед ним сознательной жизнью и, больше того, она дает возможность человеку еще дальше убегать от этой жизни.
Если говорить более абстрактно, то способность вступать в отношения с Другим обогащает человека не только интеллектуально, но и концептуально. Этноцентризм, который присутствует во всех культурах, является такой же разновидностью инцеста, как и фундаментализм. Это избегание диалектики, которую привносят «другие», и регрессия к уже известному. Такая двойственность желания присутствует во всех человеческих отношениях, как индивидуальных, так и коллективных, и на всех стадиях нашей жизни. Читателю может показаться странным то, что мы рассматриваем эти вопросы в качестве контекстуальной размерности архетипа героя, однако они представляют собой ту область, в которой призыв к личностному росту, требование преодолеть регрессивные силы бессознательного встречаются практически ежедневно.
115
Mare nostrum (лат.) – букв, «наше море», так римляне времен Римской империи называли Средиземное море. – Примеч. пер