«Все эти годы я никогда не знал покоя, не чувствовал признания и не имел ощущения настоящего успеха», – жаловался он. Он пришел к выводу, что его фаустианское странствие, предпринятое с самыми лучшими намерениями, заключалось в том, чтобы жить жизнью, которую запланировали ему родители и которая подкреплялась существующей культурой. Ему было очень трудно себе представить, как он на полном скаку спрыгнет с жеребца, которым он всегда управлял или, быть может, который управлял им самим. Его возвышение отдалило его от жизни, а не завоевало ее, как ему представлялось. При всей его успешности, при всех покоренных им вершинах он ощущал свою жизнь пустой и даже бессмысленной. Окончание его анализа совпало с его решением оставить корпоративную жизнь, пораньше уйти в отставку, восстановить отношения со своей рассеянной семьей и, быть может, впервые в своей жизни решить, что он для себя хочет. По иронии судьбы, самая сложная вершина среди всех, которые ему когда-то пришлось покорять, оказалась та, которую он оставил позади.
Этому джентльмену нужно было выкарабкаться из Трясины Успеха прежде, чем он мог достичь некоего пика в своем неудачном предприятии, и посредством этого странствия исправить свою жизнь. Его погружение происходило через сознательное возвышение, и его погружение в потусторонний мир сновидений привело его к спасительному восхождению.
Если подумать о том, что должно быть найдено в конце странствия, во время апофеоза мудрости, то неплохо поразмышлять над зрелыми рассуждениями Йейтса о сущности нашего странствия, о великой скорби и сердечной печали, которые являются нашими постоянными спутниками, и вместе с тем – над возможностью сказать жизни «да» во время того, что он называл «трагическим весельем». За месяц до своей смерти Йейтс увидел привезенный из Японии камень – лазурит, а затем описал сцену, как древние мудрецы, находясь на горной вершине, взирают на человеческую суету, царящую на равнине у подножия горы. Он исповедуется в своей радости:
Чтобы подняться на горную вершину, чтобы завершить странствие, нужно в конце концов осознать, что мы взбираемся именно на ту гору. Свидетельства сторонних наблюдателей не в счет. Удовлетворительным будет только подтверждение нашей индивидуальной, собственной психики. Когда человек достигает такого апофеоза ясности, он может смотреть на мир проницательным и, быть может, отстраненным взглядом древних.
Глава 7. Боги
Любящему тебя богу, наверное, хлопотно
Размышлять о том, как бы сделать тебя сегодня счастливее.
Если бы ты мог бросить взгляд на свое многоликое будущее.
Что такое бог? С точки зрения семиотики слово «бог» – это символ, который мы используем для описания того, что является подлинно трансцендентным (или Абсолютно Другим – по определению швейцарского теолога Карла Барта) и по существу непознаваемым. Как два века тому назад Иммануил Кант утверждал, что мы никогда не познаем Ding-in-Sich – вещь в себе в мире природы; и еще меньше мы можем познать сферу трансцендентного. Все, что в представлении конечного разума являет собой бесконечное, больше говорит о человеческом воображении, чем о самом бесконечном. С «теологической точки зрения», по существу, имеет место противоречие, и вместе с тем нам приходится использовать оксюморон, чтобы понять, что представляет собой Абсолютно Другой, трансцендентный по отношению к нашим ограниченным средствам познания.
Тем не менее могут существовать какие-то путеводные нити к этому Другому. Несомненно, такие мировые религии, как иудаизм, находили эти нити в красно-желтых песках горы Синай и на самой ее вершине в Десяти заповедях; христианство видело эти знаки в Личности и учении Иисуса из Назарета; ислам находит их в свидетельствах Мохаммеда. Но каждое из таких внешних выражений Другого претерпело трансформацию, пройдя через «дистиллятор» племенной восприимчивости и мировоззрения Эго, которые существовали там и тогда.
В таком «богословии» язык используется как эпифеноменальный конструкт, позволяющий моментально реализовать изначальное событие и его результат. Бог воплощается сознанием через образ, порождаемый во время таких встреч с сознанием. Образ, который предстает сознанию, – это не бог, – вследствие ограниченности, порожденной не совсем подходящими средствами восприятия, имеющими определенные пределы чувствительности, и вместе с тем такой образ наполнен и управляется исходящей от бога энергией.
Хорошо известное снижение уровня сознания заключается именно в путанице этих двух вещей: наполненного энергией образа и состояния зачарованности образом. Образ – лишь форма символической связи между источником энергии и системой восприятия, имеющей пределы чувствительности. Однако Эго зачастую воспринимает образ буквально, очаровывается им и впадает в самый древний религиозный грех – идолопоклонство. Как нам напоминает Кьеркегор, бог, у которого есть имя, – это не Бог[143]; как нам напоминает Пауль Тиллих[144], Бог – это бог, появляющийся из-за образа того бога, который исчезает[145]. Иначе говоря, автономия и абсолютно иной характер божества всегда являются многогранными и изменчивыми, как бы эго-сознание ни старалось их зафиксировать и приспособить к себе.
Эта путаница между образом и наполняющей его энергией ведет не только к идолопоклонству, а постоянно существует внутри психики, как, например, в том случае, когда Эго отдает предпочтение своей собственной ограниченной реальности перед несравнимой с ней масштабностью Самости. Существует притча о том, как боги рассмеялись, когда местное божество по имени Яхве, прочее среди равных, объявило себя Богом.
Так и Эго всегда стремится занять положение божества, пока не наступает время, когда Самость, которой до того пренебрегали, так заявляет о себе Эго, что последнее расстается с иллюзией о своей независимости. Эго считает себя Самостью, а религиозная восприимчивость позволяет думать, что образ – это бог. Поэтому история наших иллюзий продолжается: отчасти – из-за ограниченных возможностей Эго, а отчасти – из-за его скрытой программы, связанной со стремлением управлять тем, что полностью находится за рамками его возможностей. Поэтому такая большая область теологии и индивидуальной психологии проявляется как психопатология, травматическое выражение душевного размаха.
Что можно сказать о богах такое, что еще не было сказано? Кто они? Почему относительно рациональный человек даже сегодня ссылается на богов? Что можно о них сказать, если вообще о них что-то можно сказать? Являются ли они чем-то еще, кроме наших проекций? Являются ли они по существу древними родительскими фигурами на небе, унаследованными нами из первобытной истории, когда небеса были где-то «там, наверху»? Смотрят ли они на нас, держа перед собой огромную книгу, в которой записаны все, до одного, наши дела и поступки, чтобы огласить их в день Страшного Суда, желая нас запугать до такой степени, чтобы мы даже и не пытались сбиться с истинного пути? Или, например, может ли человек, который искренне верит в метафизическую реальность своего бога, Бога А, а не бога соседа, Бога В, все же найти для себя возможность подойти разумно ко всей этой мороке?
141
"Lapjs Lazuli", in M.L. Rosenthal, ed., Selected Poems, p. 160. («Ляпис-лазурит» У.Б. Йейтса. Перевод Я. Пробштейна.)
142
Карл Деннис (род. 1939) – американский поэт и педагог; за сборник Practical God в 2002 году получил Пулитцеровскую премию. – Примеч. пер.
144
Пауль Йоханнес Тиллих (1886-1965) – немецко-американский протестантский теолог и философ, представитель диалектической теологии. В отличие от Карла Барта и др., стремился к созданию универсальной «теологии культуры». – Примеч. пер.