Бывальщины, как правило, многоэпизодны и сплошь и рядом являются контаминацией нескольких сюжетов. Такова и явно поздняя по происхождению бывальщина о том, как охотник освобождает лешего, повешенного его «товарищем» – другим лешим. Благодарный за свое спасение, леший избавляет парня от рекрутчины – вручает ему «хвитанцию»[124]. Многоэпизодна и бывальщина о том, как швец шил лешему одеяло и тулуп, за что леший женил его на дочери старосты, похищенной им двадцать лет назад[125].
Бывальщины эти, несмотря на свою явную близость к сказкам, благодаря своей доминантной установке на достоверность, всё же относятся к несказочной прозе, т.е. к тому же виду повествования, что и былички. Они разнообразнее быличек в сюжетном отношении, сложнее в них и психологические ситуации. По фабуле они многосоставные, содержат большее число персонажей, бытовые детали их богаче, в них ярче выступают локальные и национальные черты. Зато в бывальщинах слабее, чем в быличках, передается ощущение ужаса, вызванного столкновением с демоническим существом, последнее иногда оказывается даже слабее, глупее человека. В бывальщинах говорится не столько о страшном, сколько об удивительном, иногда даже смешном приключении. Вместе с тем бывальщины упорно сохраняют установку на достоверность, они преподносятся как рассказ о действительно бывшем удивительном случае и именно так воспринимаются слушателями. Споры среди слушателей нередко вызываются о том, могло ли это быть на самом деле, самое отрицание достоверности – доказательство их отнюдь не сказочной функции. В ответ на высказанное собирателем сомнение в достоверности рассказов о том, как леший донимал банника, как отец на мельнице победил лешего заговором, в результате которого «хайло-то у лешего ровно кто глиной замазал», как леший унес шапку, а потом её отдал, один информатор сказал: «Таким обыкновенным рассказам не верить, так чему же верить? Прежде ещё и не такие дела бывали; ух, только подумаешь, так кожу обдират»[126].
Информатор из Олонецкой губернии, сообщив рассказ о лешегоне Григории, у которого леший отнял собаку, а взамен дал ему девицу, оказавшуюся дочерью московского купца, подчеркивал, что все мужики считали это правдой и решительно отвергли его сомнения[127].
Кроме быличек и бывальщин бытуют и такие рассказы о лешем, которые совершенно утеряли установку на достоверность, т.е. сказки.
Леший только изредка фигурирует в русских сказках. Такова, например, сказка о солдате, летавшем на лешем в Питер и предъявившем в качестве доказательства, что он там действительно побывал, французскую булку[128]. В этой сказке образ лешего явно случаен, он заменил обычного для таких чудесных путешествий чёрта. Мотивировка же убедительности здесь чисто условная, сказочная. Некоторые из этих повествований являются вариантами широко известных сказочных сюжетов, и образ лешего в них отнюдь не органичен. Такова сказка о споре с лешим из-за репы, в частности эпизод, когда поп едет верхом на попадье и пугает этим лешего[129]. Такова и сказка на распространенный в мировом фольклоре сюжет о встрече с лешим дровосека, который сумел защемить лохматую с когтями руку лешего в бревне[130]. Одна из этих историй, а именно о лешем и поповне, включена А.Н. Афанасьевым, ощутившим её сказочность, в его сборник «Народные русские сказки»[131]. Рассказы эти, утратившие или с самого начала не имевшие установки на достоверность, выходят за пределы несказочной прозы, живут в репертуаре сказочников и воспринимаются их аудиторией как занимательные сказки. Вопрос о степени их достоверности не возникает ни у рассказчика, ни у слушателей.
Естественно, что жанровые границы не являются чем-то незыблемым. В настоящее время всё чаще бывальщины рассказываются как сказки, всё чаще слушатели выражают сомнения, не сказка ли это. Однако возможно и обратное: рассказав типичную сказку, информатор ссылается на авторитет лица, от которого слышал этот рассказ, и замечает: «Это не сказка, а быль».
130
Сказка записана в с. Купреево Гусь-Хрустального р-на Владимирской обл. от В.Н. Груздевой. Архив Института этнографии АН СССР (далее АИЭ), Материалы Владимирской экспедиции, 1967.