Прекрасный, но опасный, роковой образ русалки мы видим и в «Страшной мести»: «В час, когда вечерняя заря тухнет, ещё не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить, в лесу, по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются с зеленой головы на плечи, вода, звучно журча, бежит с длинных волос на землю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, они выманивают душу... она сгорела бы от любви, она зацеловала бы... Беги, крещеный человек! Уста её – лед, постель – холодная вода; она защекочет тебя и утащит в реку»[263].
Так же как в поверьях и фольклорных рассказах, и в литературе русалки связаны не только с водой, но и с лесом. Так, у Пушкина у сказочного Лукоморья «русалка на ветвях сидит», в лесу встречает у Тургенева русалку плотник Гаврила: «Перед ним на ветке русалка сидит, качается и его к себе зовет, а сама помирает со смеху, смеется». И эта русалка привиделась человеку в месячную ночь и она «вся светленькая, беленькая», как плотичка. И встреча с ней роковым образом меняет жизнь. «С тех пор вот он всё невеселый ходит»[264].
Тургенев очень точно воспроизводит русское народное поверье. Недаром в одном из своих писем он, вспоминая о «Бежином луге», утверждал его национальный характер и писал: «Это не немецкие мальчики сошлись, а русские»[265].
Образ русалки, вошедший в литературу, чрезвычайно стабилен, вплоть до нашего времени. Холодом скован и опасен призрачный мир Блока, в котором «запутанная узлами зелеными прилегла на берег речной голова русалки больной». Недаром в своей статье о заговорах поэт широко использовал этнографические материалы о русалках. «Тело вольное, рыбье» и у наяды Марины Цветаевой. Столь же монолитен образ русалки и в живописи, и в театре. Он по существу своему единый и в большом искусстве, и в мещанских статуэтках, в парковых скульптурах, в пугающих своим безвкусием открытках, в излюбленных маскарадных костюмах, на конфетных коробках и пресловутых ковриках, до сих пор украшающих стены домов во многих деревнях, в красносельских печатках, в татуировке моряков.
В представлении русского человека живёт образ русалки – образ, вышедший за пределы верования, образ легенды, сказки, образ-стандарт. Корнями своими он восходит к древним верованиям, однако укреплен и уточнен в представлениях современного человека не мифологическими рассказами, а профессиональным искусством – литературой и живописью. Мы являемся свидетелями своеобразного процесса. Древние мифологические представления легли в основу как фольклорных, так и литературных произведений о русалке – демоническом женском образе. С течением времени сложный фольклорный образ блекнет, стирается, верование уходит из народного быта. Литературный же образ русалки, чеканный и выразительный, живёт как явление искусства и способствует жизни этого образа уже не как элемента верования, а как пластического представления в массовом искусстве, в быту и в речи.
V. Рассказы о домовом
В «Описании древнего славянского языческого баснословия» М. Попова о домовом сказано: «Сии мечтательные полубоги у древних назывались гениями, у славян защитителями мест и домов, а у нынешних суеверных простаков почитаются домашними чертями»[266].
Примерно то же о домовом или «дедушке домовом» писал и М. Чулков, отмечая, что многобожие, т.е. идолопоклонство и суеверие, «этот великий неприятель человеческого разума содержал прежде и ныне часто содержит под своим игом многие народы, не выключая и людей ученых... Верят, что во всяком доме живёт чёрт, под именем домового, он ходит в доме по ночам в образе человека, и когда полюбит которую скотину, то оную всячески откармливает, а буде не полюбит, то скотина совсем похудеет и переведется, что называется не ко двору»[267].
В «Славянской мифологии» А.С. Кайсарова указывается, что «домашние черти» были двух родов – добрые и злые, и паши предки «почитали себя щастливыми, имея одного из первых у себя дома в гостях; тогда думали сии простые люди, всё должно быть благополучно, лошади будто бы жирели, хлебные овины наполнялись и проч. Когда же приходил злой дух, то всякие, говорят, терпели от него беспокойства; даже неучтивость его могла до того простираться, что, наконец, принужден будешь вовсе оставить дом»[268].