Дальше из той же заключительной приписки следует, что Драконции занимал какую-то юридическую должность при проконсуле (togatus fori procunsulis)[10]. Был ли он так называемым куратором и защитником обвиняемых, как это можно заключить из его собственных слов[11], или выполнял какие-либо другие поручения проконсула, точнее неизвестно, но в любом случае для этого требовалась хорошая риторическая выучка, оказавшая впоследствии исключительное влияние на творчество Драконция.
Карфаген славился своими традициями в области образования еще во времена поздней Империи. Отсюда происходил Марциан Капелла, автор знаменитого в Средние века "Обручения Меркурия и Филологии". Примерно еще полвека спустя, в 447 г., местный врач Кассий Феликс написал трактат "О медицине", активно использовав греческие источники, преимущественно Галена. Эта дата переносит нас уже в Карфаген, захваченный в 439 г. вандалами, которые, сохранив в западной Африке римские государственные институты, со временем, видимо, поняли, какое значение для их поддержания имеет риторическое образование. В последней четверти V в. в Карфагене существует несколько риторических школ; своего наставника грамматика Фелициана, более не известного, но, по-видимому, занимавшего в городе достаточно заметное положение[12], Драконции со временем назовет человеком, который "возвратил африканскому городу изгнанные науки"[13]. Поэтому некоторые современные исследователи говорят даже о "Карфагенском Ренессансе", другие предпочитают более осторожное определение — "продолжение прошлого" ("survivance")[14].
Так или иначе, риторическое образование вместе с поэтическим дарованием, как видно, позволили Драконцию выступать с публичными рецитациями собственных произведений, — из той же приписки к его Контроверсии мы узнаём, что он читал ее в Гаргилиан-ских термах в присутствии проконсула Пацидея. Происходило это, вероятно, во время наибольших успехов Драконция на общественном и поэтическом поприще.
О дальнейших событиях в жизни нашего поэта сообщает в своих произведениях сам Драконции. По-видимому, на вершине своей карьеры он имел неосторожность навлечь на себя гнев короля вандалов Гунтамунда (484-496), посвятив не дошедший до нас панегирик некоему знатному лицу, к которому Гунтамунд не испытывал ни малейшего почтения. Насчет того, кто был этим лицом, мнения исследователей расходятся. Известно, что он был иностранцем[15], почему одни подозревают в нем византийского императора Зенона, на что другие возражают, что при существовавших тогда отношениях между королевством вандалов и Византией Драконции, написав такой панегирик, едва ли бы уцелел. Поэтому другие предлагают в качестве его адресата короля вестготов Теодориха, а поводом для послания считают его победы над германским князем Одоакром в 489-490 гг. Между тем, Гунтамунд враждовал и с Теодорихом, и похвалы в честь его соперника не могли доставить ему никакого удовольствия. К тому же, политически опрометчивому поступку поэта сопутствовал какой-то донос, может быть, со стороны достаточно близкого ему человека[16], — как бы то ни было, Драконции оказался в темнице, потеряв вместе со своим общественным положением также всё имущество[17].
Именно в тюрьме он сочинил (целиком или в большей части) свое самое крупное произведение — уже неоднократно упоминавшуюся "Хвалу Господу", а также небольшое "Оправдание" ("Satisfactio"), обращенное к Гунтамунду, но не возымевшее никакого действия. Заметим, что это было, не считая коротенького стихотворения "О происхождении роз", единственное сочинение Драконция, написанное элегическими дистихами, — вероятно, под влиянием последних циклов Овидия, с чьим положением в годы его изгнания он мог сближать свое собственное.
Освобождение и возвращение Драконцию имущества[18] принесло только воцарение в 496 г. Трасамунда, которому он посвятил очередной панегирик, также до нас не дошедший. О дальнейшем жизненном пути Драконция ничего не известно.
Наряду с "Хвалой Господу" и автобиографическим "Оправданием" Драконцию, как уже говорилось, принадлежат также поэмы мифологического и светского содержания. Десять из них объединены в сборник под названием "Romulea", данным ему, может быть, самим автором, одиннадцатая — "Трагедия Ореста". О том, что надо понимать под заголовком "Romulea", ученые опять же спорят, но, скорее всего, поэт хотел этим сказать, что в вошедших в сборник поэмах он следует римской поэтической и риторической традиции. Во всяком случае, этому намерению вполне соответствуют поэмы, написанные "на случай": № V — уже упоминавшаяся "Контроверсия о статуе храброго мужа" и № VI-VII — два эпитала-мия. Первый, как ясно из цитаты в примечании 17, написан после освобождения Драконция, второй сочинен еще в заключении. К светским поэмам относятся также № I и III — два предисловия, посвященные Фелициану.
10
Захватив в 439 г. восточную половину Нумидии, вандалы сохранили в ней римскую судебную систему и должность проконсула, в ведении которого оставалось судопроизводство.
11
L. D. III. 630 sq.: "…привык прощать я виновных, // и, если просят меня, разобравшись, прощенье дарую". 654-657: "Тот я, кто некогда право отстаивал, в тогу облекшись, // и виноватых спасал от смерти; лишенным богатства // средства дала моя речь, отобрав по суду у имущих; // в рабство одних обрекла, другим даровала свободу".
12
К нему Драконции обращается в "предисловиях" к двум своим ранним сочинениям, входящим в цикл так наз. Romulea (несколько подробнее об этом сборнике мы скажем ниже). В первом поэт прославляет своего наставника наравне с Орфеем за то, что он вернул африканской столице изгнанную ранее оттуда изящную словесность (Rom. I. 13); во втором с глубокой признательностью отмечает, что Фелициан разбудил в нем поэтическое призвание (Rom. Ш. 15-20). С обучением у Фелициана связан вопрос, имеющий прямое отношение к тем источникам, которыми мог пользоваться Драконции: вынес ли он из этого времени знание греческого языка, которое позволило бы ему читать в подлинниках Гомера, трагиков и Септуагинту (перевод на греческий иудейского Ветхого завета)? Исследователи отвечают на этот вопрос по разному. Одни совершенно уверены в том, что Драконции знал греческий, другие столь же решительно это отвергают, но аргументы первых, судя по вполне отчетливым реминисценциям Драконция из греческих источников, представляются более основательными.
14
См. Riche P. Education et culture dant lOrient barbare. VI–VII siecle. 4. ed. P., 1995, p. 9-24, 37-42 (с большой библиографией).
15
Satisf. 93-94: "В этом я был виноват, что господ не хвалил справедливых, // а чужестранца решил, как господина, воспеть".
16
Rom. VII. 127-131: "Грех мой не так уж велик, хоть и гневался царь не напрасно, — // злобный душой человек злобной речью меня опорочил, // скверным представил меня и вину мою злобно утроил. // Тот, кто бы должен просить у царя для меня снисхожденья, // царственный гнев возбудил, господина он сделал свирепым".
17
L. D. III. 600: "Был я объявлен врагом и добра большей части лишился". 605: "Толпы сбежали рабов, клиенты облили презреньем, // и не оплакал никто ни погибель мою, ни паденье".
18
Об этом Драконции с благодарностью вспоминает в эпиталамии, посвященном женитьбе двух братьев на двух сестрах (Rom. VI. 36-44). Как видно, семья женихов оказала какую–то помощь в освобождении поэта: "Служит щитом этот дом и милость свою мне являет: // сколько я бед пережил, сколько раз моей жизни угрозу, — //мне благосклонно свою они подали руку в защиту // и (что важнее всего) пострадавшему дали спасенье; // также имущество всё возвратилось их доброю волей. // Всякий ученый поэт, в искусстве своем умудренный, // ныне уж здесь и готов прославить их в свадебной песне, — // мне ль с похвалами замешкаться, тех не воспеть по заслугам, // кто так меня приласкал?…".