Обращение к музам (по-латыни invocatio), обязательное согласно правилам поэтики, осталось чуть ли не до наших дней в качестве начала эпических произведений. У Гомера такое обращение является в известной степени требованием религиозным: согласно этому муза высказывается устами поэта, богиня поет гнев Ахиллеса, она же воспевает странствия многоопытного Одиссея. Поэт должен быть покорен музе или музам (ибо наши источники говорят иногда об одной музе, но иногда о трех или семи, а чаще всего — о девяти музах). Музы — богини, дочери Зевса, и они принадлежат к счастливым обитателям Олимпа. Они всюду присутствуют и все знают, в то время как смертные люди лишь улавливают далекие вести, не обладают знанием и ни о чем не могли бы иметь ясного представления без муз. Гомер упоминает о Фамир иде, фракийском певце, осмелившемся соперничать с музами, которые в наказание отобрали у него его божественный голос, сделав певца немым. Сам Гомер чувствует, что если бы даже у него было десять языков и десять уст, то и тогда он не смог бы перечислить все греческие корабли, стоявшие под Троей, если бы олимпийские музы, дочери эгидодержавного Зевса, не вызвали в нем воспоминаний о них. Лишь в минуты творческого вдохновения из клубящейся туманной глубины неясных воспоминаний возникает поэтическое произведение с резко очерченными контурами, в безупречной ясности — Мнемосина, «память», по Гесиоду, мать муз. Греки приписывали присутствию муз, связанному с субъективным чувством поэтического вдохновения, уверенность поэта в себе: удовлетворение найденным, а не придуманным образом, удовлетворение словом, единственно возможным, не заменимым никаким другим. Эта убежденность вселяла безусловное доверие к словам вдохновенного поэта. Поэтому поэт — святой человек, поднять руку на которого — преступление. И поэт при таком восприятии его деятельности взирает на себя как на автодидакта или только как на средство для передачи высказываний божества: «Я автодидакт (ученик самого себя), то есть не человек меня научил, а бог вложил в мою душу героические песни», — говорит Фемий, италийский певец, приказывая этими словами Одиссею пощадить его.
Гесиод пас свое стадо, как простой беотийский пастух, под горой Геликон, когда встретился с музами. Их первые слова были словами упрека. Музы клеймили позором полуживотную жизнь пастухов, погрязших в ежедневных заботах о куске хлеба, их простые и грубые радости, состоявшие лишь в наслаждении едой и питьем. Так Гесиод осознал закономерность окружающего его мира. Он почувствовал, что посвящение муз открыло ему глаза на более глубокую взаимосвязь природы и общества. Теперь он вдруг заметил танец муз вокруг фиолетового источника. Своими нежными ногами дочери Зевса исполняли танец у источника и у алтаря Зевса. Об одном из источников существовало у пастухов предание: он бил там, где копыта чудесного коня Беллерофонта, Пегаса, коснулись известковой скалы, поэтому источник этот и назывался Гиппокреной, Конским источником. Здесь, а также в волнах реки Пермес купаются музы. Отсюда музы отправлялись в путь и, окутанные густым туманом, ночной порой посещали поэта, ибо тот, кто хоть раз подсмотрел танцы муз в их жилище на горе Геликон вокруг фиолетового источника, тот уже всюду слышал их прекрасные голоса, воспевающие богов. Ведь музы пели прежде всего о богах и о героях, ведущих свое происхождение от богов.