В самом деле, если внимательно вглядываться в лексически точные конструкции фольклорных текстов и чутко вслушиваться в их интонационные особенности, то разговор, начатый между Петербургом и Москвой три столетия назад, никак не покажется ни спором, ни, тем более, руганью. В нем не услышишь ни уничижительных нот, ни оскорбительных выражений. Редкие исключения лишь подтверждают правило: взаимоотношения старшей и младшей столиц всегда оставались сдержанно-ровные, почтительные и подчеркнуто миролюбивые.
В 1918 году Петроград становится центром так называемой «Северной коммуны» – искусственного административного образования во главе с председателем Петроградского совета личным другом и политическим соратником Ленина Зиновьевым. Центральные законы на территории Петрограда стали действовать исключительно в интерпретации местного руководства. Из недр чиновничьего аппарата Петросовета вылетела на свет Божий и была восторженно подхвачена толпой крылатая фраза: «Нам Москва не указ», которая затем превратилась в амбициозно-спесивую поговорку: «Не из Москвы воля, а из Питера». Питера начали побаиваться. Вспомните пережившую десятилетия и не утратившую актуальности пословицу: «При упоминании о северной столице у членов правительства меняются лица». Затем последовал разгром так называемой зиновьевской оппозиции, убийство Кирова и невиданный в истории жесточайший террор, пресловутое «Ленинградское дело». Мирный диалог между столицами превратился в свою противоположность. Слово перестало быть аргументом в споре.
В фольклоре сохранился анекдот, блестящая микроновелла о заседании Президиума ЦК ВКП(б) на следующий день после убийства Кирова: «Вошел Сталин и с сильным грузинским акцентом невнятно пробормотал: „Вчера в Ленинграде убили Кирова“. Вздрогнув от неожиданности и ничего не поняв, Буденный переспросил: „Кого убили?“ – „Кирова“, – так же едва слышно повторил Сталин. „Кого, кого, Иосиф Виссарионович?“ – „Кого-кого, – передразнил вождь. – Кого надо, того и убили“». Фольклор уловил носившуюся в воздухе иезуитскую идею персонификации Москвы и Петербурга. Появившаяся вскоре частушка: «Ах, огурчики да помидорчики/Сталин Кирова убил в коридорчике» не допускала двух мнений на этот счет. Противопоставление «Киров – Сталин» было слишком очевидным. Последовавшие затем волны чудовищных репрессий против ленинградцев этот факт лишь подтвердили.
Москва мрачно торжествовала очередную победу над вольнолюбивым и независимым Питером. В какой-то степени дух ленинградцев был надломлен. Изменился менталитет. В летопись взаимоотношений двух городов фольклор вписывает одну из самых горьких и унизительных пословиц: «В Москве чихнут, в Ленинграде аспирин принимают».
В который раз стали, казалось, сбываться давние предсказания и старинные пророчества. На этот раз городу не угрожали природные катаклизмы. Более того, в Москве специально рассматривался вопрос о защите Ленинграда от наводнений. По инициативе С. М. Кирова в Институте коммунального хозяйства была составлена подробная записка в поддержку проекта гигантской дамбы поперек Финского залива. Согласно одной малоизвестной легенде, мудрый вождь и любимый друг всех ленинградцев поинтересовался, часто ли в Ленинграде бывают крупные наводнения. «Один раз в сто лет? – будто бы удивился Сталин. – Ну, у нас еще много времени».
Нет, стихийные бедствия социалистическому Ленинграду не угрожали. На этот раз ему была просто уготована судьба заштатного провинциального города.
Однако, как это часто бывает в истории, сказался мощный потенциал, заложенный в 1703 году. В этой связи уместно напомнить о примечательной акции, предпринятой Петром Великим в начале петербургской эпохи. На высоком шпиле Троицкого собора, превращенном в колокольню, укрепили единственные в России того времени куранты, снятые с Сухаревой башни в Москве. Это было глубоко символично. Время в стране отсчитывалось уже не по-московски.
В начале 1990-х годов забрезжила надежда. Петербургские газеты обратили внимание на то, что «едва ли не от каждой посещавшей нас зарубежной делегации» можно было услышать тезис, выраженный в подчеркнуто пословичной форме: «Петербург – еще не первый, но все-таки не второй в России». В радио- и телевизионных передачах все чаще озвучивалась формула: «Обе столицы». И наконец появился анекдот с очевидными признаками былого достоинства и самоуважения: «Внимание! Внимание! Передаем прогноз погоды. Завтра в Москве ожидается один градус, в Петербурге – совершенно другой».
Вместе с тем социологический опрос, результаты которого недавно были опубликованы в журнале «Мир Петербурга», выявил неожиданный результат. На вопрос «Хотели бы Вы или нет, чтобы Петербург стал столицей России?» абсолютное большинство петербуржцев ответило категоричным «нет». Причем, в очередной раз была предпринята вольная или невольная попытка реанимировать давний диалог «обеих столиц». В той же анкете был задан вопрос подросткам. Специфическая лексическая конструкция вопроса провоцировала адекватный ответ: «Считаете ли Вы, что Санкт-Петербург – это самый крутой город России?» – «Йес!!! – ответили подрастающие петербуржцы. – Ясно дело – Питер круче. И клёвее. И кайфовее. Москва – ботва».
Ну что ж. Москвичи, вероятно, думают иначе…
Мистические сюжеты в петербургском городском фольклоре
Традиционно сложившееся устойчивое представление о Петербурге как о городе прагматичном и рациональном, целесообразность каждого элемента которого заранее продумана и «исчислена», странным образом уживается с представлением о Петербурге как о мистическом и ирреальном городе, порожденном болезненным воображением одинокого фантазера. Этакое осознанное воплощение дуализма, в равной степени признающего и дух, и материю. С одной стороны, все в этом городе олицетворяет разумное начало, с другой – жизненная среда в Петербурге, по утверждению специалистов, является критической для существования человека. Крайнее напряжение человеческой психики способствует появлению так называемого «шаманского комплекса». Рубежные границы существования размываются настолько, что понять разницу между сном и бессонницей, бредом и сознанием, покоем и лихорадкой чаще всего столь же невозможно, как отличить оригинал от его двойника, отраженного в зеркальной глубине петербургских каналов.
Отсюда существование петербургских призраков и привидений, которых даже в конце рационального XIX века насчитывалось несколько. В Михайловском замке видели призрак несчастного императора Павла I, играющего на флажолете – старинном музыкальном инструменте, похожем на современную флейту. До сих пор обитатели Михайловского замка в ответ на случайный скрип паркета, неожиданный стук двери или внезапный шорох ветра суеверно произносят: «Добрый день, Ваше Величество». В первом кадетском корпусе, что на Васильевском острове, нет-нет, да является солдат в николаевском мундире и аршинном кивере. А на противоположном берегу Невы, напротив Николаевского, ныне Лейтенанта Шмидта, моста жил призрак женского пола, некая тощенькая Шишига в прюнелевых башмаках и черной пелеринке.
Среди студентов и преподавателей Академии художеств до сих пор бытует легенда об архитекторе Кокоринове, знаменитом строителе здания Академии и ее первом директоре, который был так издерган и затравлен, что однажды будто бы покончил жизнь самоубийством на чердаке Академии. По вечерам, когда сумерки заполняют гулкие коридоры и смолкают привычные дневные шумы, в чуткой тишине раздаются редкие и непонятные звуки. Легенда утверждает, что это призрак измученного архитектора бродит по пыльным чердакам и запутанным лестничным переходам. Еще один призрак, согласно другой распространенной легенде, является по ночам, во время подъема воды в Неве, к главным воротам Академии. На испуганный окрик швейцара: «Кто стучит?» слышится в ответ то ли грохот ветра, то ли рокот воды, то ли голос человеческий. Но если внимательно вслушаться, то можно различить по ту сторону ворот: «Я стучу, я – скульптор Козловский, со Смоленского кладбища, весь в могиле измок и обледенел… отвори».
Старые люди утверждают, что с тех самых пор, когда в 1777 году была будто бы «затоплена» наводнением таинственная и загадочная княжна Тараканова, в Петербурге начал появляться ее печальный призрак, а многие говорят, что и не «затоплена» она вовсе, а спаслась и ходит по городу и плачет будто бы по нерожденному своему ребенку.