Только через сорок лет, в 1984 году, «Зениту» удалось победить в чемпионате страны. С тех пор надежды фанатов на свою команду ни на миг не исчезают. Подтверждением тому служат многочисленные речевки, родившиеся в последние годы на стадионах в поддержку своих любимцев – игроков команды «Зенит»:
Несколько лет назад в Петербурге прошли широко разрекламированные Игры доброй воли, которые с известной натяжкой тоже можно отнести к сфере отдыха. Хотя трудно сказать, чего в этом мероприятии было больше – отдыха, развлечений, спорта или политики. Игры были организованы по инициативе первого мэра нашего города Анатолия Александровича Собчака. Насмешничая и каламбуря, Игры доброй воли горожане окрестили «Играми доброго Толи».
Говоря о фольклоре народных гуляний и светских развлечений, нельзя не вспомнить о традиционном фольклоре курсантов высших военных заведений Петербурга. Их давние обычаи отмечать ночь перед выпуском какой-нибудь экстравагантной веселой шалостью занимают достойное место в арсенале петербургского городского фольклора. Вот некоторые из них.
Выпускники Нахимовского училища до блеска начищают пастой ГОИ нос на бюсте основателю города перед Домиком Петра I.
В ночь перед выпуском курсанты Пушкинского военно-морского училища, прихватив с собой суконки, щетки и пасты, идут в Екатерининский парк и начищают ягодицы Гераклу, стоящему у нижних ступеней лестницы в Камеронову галерею. Затем они направляются к знаменитой «молочнице», грустно сидящей с разбитым кувшином, и начищают грудь бронзовой скульптуры.
Выпускники Военно-медицинской академии, начистив до блеска ботинки Боткина, повернувшегося спиной к главному входу в Академию, совершают традиционный обряд чистки бронзовых грудей Гигиеи в центре фонтана через дорогу, на углу Большого Сампсониевского проспекта и улицы Академика Лебедева. В настоящее время фонтан перенесен на новое место. Он украшает сквер перед главным входом в Академию со стороны улицы Лебедева.
Новоиспеченные инженеры Высшего военно-морского инженерного училища имени Ф. Э. Дзержинского, озираясь по сторонам и выставив на всякий случай дежурных, натирают пастой ГОИ интимные места коню Медного всадника.
Не отстают в изощренности от военных курсантов и их гражданские коллеги. Едва получив новенькие дипломы, выпускники Высшего морского училища имени адмирала С. О. Макарова ночью сообща подтаскивают к дверям в училище многокилограммовый якорь-«монумент», сняв его предварительно с пьедестала. Наутро, когда начальство заставляет троих дежурных отнести якорь на место, весь выпуск, корчась от смеха, радостно следит за этой традиционной процедурой.
В Высшем военно-морском училище имени М. В. Фрунзе есть традиция, ведущая свое начало еще с дореволюционных времен. Задолго до торжественного выпуска курсанты последнего курса в глубокой тайне от начальства шьют гигантскую тельняшку, которую в ночь перед выпуском натягивают на памятник первому директору Морского корпуса, великому мореплавателю И. Ф. Крузенштерну, стоящему на набережной Невы, напротив центрального входа в прославленное училище.
Воистину, как утверждает граффити, увиденное однажды автором в стенах Университета экономики и финансов: «У балтийской молодежи развлечения свои».
Обыкновенный фольклор с острой приправой ненормативной лексики
Городской петербургский фольклор, являясь в абсолютном большинстве своем продуктом подлинно народного творчества, никогда не был лишен таких замечательных качеств, как подчеркнутая откровенность и пикантное озорство, весьма далекие от вульгарной матерщины и пошлой двусмысленности. Семьдесят лет идеологического гнета вытеснили за пределы русского словаря целый пласт языковой культуры, который в последние годы назвали ненормативной лексикой. Уже по определению эта часть языка оказалась табуированной. Уйдя, что называется, в подполье, она, тем не менее, постоянно напоминала о себе в печати – то совершенно прозрачными, тщательно подобранными эвфемизмами, то игривыми, равными количеству букв запретного слова точками, то бесцеремонными пропусками в тексте, а то и просто беспардонной заменой неугодных слов другими, весьма отдаленно напоминающими первоисточник.
Ханжеская мораль диктовала правила игры. Право на использование ненормативной лексики в быту признавалось за всеми социальными слоями общества в возрастном диапазоне от школьников до пенсионеров, однако, поскольку легализация ее оставалась невозможной, формально считалось, что она, эта лексика, является собственностью исключительно низовой культуры, то есть фольклора. К печатному станку ее не допускали. Причем, не только при советской власти. Еще Пушкин мечтал о том, что когда-нибудь наступит время, когда можно будет не в рукописных списках, а в легально изданной книге прочитать всего Баркова.
Между тем выпавшие из словаря вульгарные или грубые слова, как правило, более древние, чем те, которыми пользуется для определения тех же понятий легальная литература. И уже поэтому они более точны и выразительны. Они самобытны и национальны. Многовековой запрет на их законное употребление наложил на эти слова клеймо отверженности, которое, в свою очередь, окрасило их в агрессивные тона боевой раскраски и превратило в ругательства. Но, став бранью, они тут же утратили свои понятийные свойства. Они уже ничего не определяли и не называли. Они просто становились знаком вражды, нападения или обороны.
Свои исконные функции ненормативная лексика сохранила только в фольклоре. В том числе и в городском. Хотя, конечно, влияние городской культуры на фольклор было огромным. Сглаживались острые углы, потаенные слова употреблялись с некоторой оглядкой, сдерживалась экспрессия. Тем не менее основные свои признаки фольклор с ненормативной лексикой сохранил. Традиция эта была заложена еще при Петре I.
Простота и свобода нравов, царившие в ближайшем окружении Петра, хорошо известны. Заседания «Всешутейшего собора», сопровождавшиеся непристойными выходками, которые повергали в изумление видавших виды иностранных посланников, считались едва ли не нормой нового быта российского дворянства. Слов не выбирали. Выражений не стеснялись. Немногие сохранившиеся с тех времен легенды, в которых использовалась непристойная или, как говорят в просторечии, похабная, лексика, иллюстрируют именно такую легкость и непосредственность в общении.
Все в Петербурге знали нетерпимость Петра к суевериям. Однажды, во время его отсутствия, по городу разнесся слух, что в одной из церквей на Петербургской стороне большой образ Богородицы проливает слезы. В церковь начало сбегаться множество народа. Говорили, что Матерь Божия слезами своими возвещает «великие несчастья» Петербургу, а может быть, и всему государству. Петр, едва узнав о случившемся «чуде», отправился в ту злополучную церковь. Встал против иконы и стал внимательно рассматривать ее. И тут он заметил в зрачках Богородицы едва видимые невооруженным глазом отверстия. А когда он отодрал оклад и посмотрел на обратную сторону доски, то тут же понял злостный обман. В доске против глаз Богородицы были выдолблены ямки, наполненные деревянным маслом. «Вот источник „чудесных“ слез!» – воскликнул государь. Гнев его, рассказывает легенда, был ужасен. Петр размахивал иконой Богородицы перед носом перепуганного не на шутку монаха и приговаривал: