Мои назойливые расспросы подвигли городского архивариуса заняться таинственной надписью. Итогом его изысканий стала статья в местной газете, которая рассказала о страшной эпидемии холеры в 1541 году, выкосившей чуть ли не половину населения Кольмара. Надпись в главной церкви должна была напоминать о страшной трагедии, постигшей город. Что касается греческого и иврита, то, по мнению автора статьи, использование этих «нетрадиционных» языков считалось в те времена признаком хорошего тона и особой образованности в среде интеллектуалов и гуманистов. Поразительная терпимость для Европы середины XVI века, находящейся, по официальной хронологии, на пороге кровавых религиозных войн! Небезынтересно, что пространные рассуждения на страницах газеты обошлись без дословного перевода рассматриваемой надписи на современный французский! Кроме того, в статье проигнорирована еще одна примечательная нестыковка. Полагаю, что надпись такого значения, выбитая на стене кафедрального собора, должна была быть понятна простым горожанам. Тогда позволительно спросить: на каком из перечисленных языков могло понять в то время этот текст местное франко-германское население?! Вы не ошиблись, предположив, что многие из поставленных мной вопросов уже попадали в поле зрения историков и философов. Однако все подобные обсуждения сводились в конечном счете к попыткам объяснить, иногда весьма неуклюже, сомнительные моменты и нестыковки в традиционных исторических версиях. Так, выдающийся немецкий философ XX века Освальд Шпенглер в своем знаменитом труде «Закат Европы» посвятил целую главу «О смысле чисел» доказательствам того, что древние математики были в состоянии решать поставленные сложнейшие проблемы при отсутствии соответствующей цифровой символики. Десятки страниц громоздких рассуждений посвящены выведению особой сущности античной математики, являвшейся, по утверждению Шпенглера, высшей формой гармонии господствующего мироощущения той эпохи. Вырванная из породившей ее системы координат математика Древнего Египта или Древней Греции неизбежно теряют осмысленность, и поэтому понимание одних и тех же истин приходило к современным ученым и их далеким предшественникам принципиально различными способами. Цитирую: «Будь математика просто наукой, как астрономия или минералогия (! — Г.К.), ее предмет поддавался бы определению… Как бы насильственно ни прилагали мы, западноевропейцы, наше научное понятие числа к тому, что занимало математиков в Афинах и Багдаде, остается несомненным, что тема, цель и метод одноименной науки там были совершенно иными» или «Они (Евдокс, Апполоний, Архимед. — Г.К.) пользуются глубоко продуманными и труднодоступными для нас методами интегрального исчисления (! — Г.К.), имеющими лишь мнимое сходство с методом определенного интеграла Лейбница…» И далее в том же духе. В особо трудных местах Шпенглер апеллировал к сакральному и мистическому смыслу, придаваемому числам в древности, уводя тем самым проблему в иррациональную сферу восприятия. Понятно, что подобная метафизическая алхимия лишает вопрос о том, в какой системе расчетов решались теоретические и прикладные задачи древней науки, всякого смысла. Верить или не верить в возможность построения величественных памятников «древности» из «общих соображений», без проведения многократно выверенных математических вычислений, зависит, на мой взгляд, от способности преодолевать укоренившиеся предрассудки.
Очень важно отметить, что глобальная историко-философская концепция Шпенглера, изложенная в «Закате Европы», претендует на выявление скрытого механизма развития человеческого общества. На базе имеющегося у него фактического материала немецкий философ вывел цикличность возникновения и распада разных, не связанных между собой цивилизаций. Накопление определенного духовного, научного и политического потенциала, доказывал Шпенглер, неизбежно приводят любую цивилизацию к стагнации, а затем и гибели. В соответствии с жестким параллелизмом его концепции Европа, вступившая в полосу постоянных катаклизмов (книга вышла в свет в 1918 году), обречена в ближайшем будущем повторить печальную участь всех «древних Атлантид». Мрачные предсказания в отношении перспектив европейской цивилизации, бывшие неотъемлемой частью духовных исканий западной интеллектуальной элиты, воплощались в блистательных литературных и поэтических образах. Не миновала и нас чаща сия: «Не так ли ты, о европейский мир, Когда-то пламенных мечтателей кумир, К могиле клонишься бесславной головою…» (М.Ю. Лермонтов «Умирающий гладиатор»). Но Шпенглер первым облек свои пессимистические прогнозы в строго научную форму. По всем сравнительным критериям, педантично подобранным из «прошлого опыта человечества», Европа по окончанию Первой мировой войны подошла к границе развития, за которой чернела пустота распада. Сегодня мы знаем, что Шпенглер грубо ошибся — европейская цивилизация (к коей, безусловно, относятся и США) сумела пережить кошмары двух истребительных войн, череду экономических кризисов, массовые социальные беспорядки и в конечном итоге закрепила свою роль основного двигателя общечеловеческого прогресса. Вполне правомерно предположить, что весь аналитический метод, предложенный Шпенглером, оказался в корне порочным. Излишне упрощенные научные схемы зачастую не выдерживают столкновения с окружающей действительностью. По иронии судьбы, в потенциальном споре этот вывод относительно шпенглеровской концепции, скорее всего, будет активно поддержан теми, кто воспитывался, а впоследствии и сам учил, опираясь на догмы марксистского исторического материализма. Но с не меньшим основанием можно утверждать, что блестящий ум пришел к неверным выводам в результате бесплодных блужданий в лабиринтах фиктивного исторического материала.