Ответил ему юноша:
— Мой светлый отец, люди не верят, что я — твой сын, и вот я пришел просить у тебя знак доказательства, что ты и вправду отец мне.
Снял тогда Гелиос с головы свой лучезарный ослепительный венец, подозвал к себе сына, обнял его и сказал:
— Ты — сын мой, и я никогда не отрекусь от тебя. Проси у меня чего хочешь, я исполню твое желание.
Обрадовался Фаэтон, услышав такие слова, и стал просить, чтоб отец позволил ему один день править крылатой солнечной колесницей.
Ужаснулся Гелиос, услыхав эту просьбу, покачал блистающей головой и молвил:
— Ты заставил меня вымолвить слишком отважное слово. Твое желание сопряжено с большой опасностью: ты ведь не в силах управлять огромной солнечной колесницей, только я один могу стоять твердо на оси огненной колесницы. Даже Зевс, владыка Олимпа, потрясающий молниями, и тот не в силах управлять ею. Дорога, по которой мчится моя колесница, сначала крута, ее едва могут одолеть ранним утром отдохнувшие за ночь кони. Среди неба она достигает страшных высот; я и то не без страха гляжу вниз на землю и море. А к вечеру колесница несется по покатой дороге к морю, и если б я не правил твердой рукой — ей не удержаться на небе. Да и небо со звездами тоже движется постоянно, и мне приходится править навстречу этому вечному круговороту. Сын мой, это будет тебе не по силам. Может быть, думаешь ты, что встретишь там цветущие рощи, храмы, города и богов? Нет! Там обитают страшные звери, там Бык угрожает своими рогами, Стрелец грозит натянутым луком, Лев — своей пастью, а Скорпион и огромный Рак — клешнями. Сын мой, откажись от своего желания, лучше придумай другое.
Напрасно увещевал Гелиос юного Фаэтона; но, поклявшись, он должен был выполнить его просьбу.
Вот он подвел его к высокой солнечной крылатой колеснице, которую сделал ему искусный мастер Гефест. Оси были у нее золотые, из серебра кованы спицы, на сбруе блистали хризолиты и другие самоцветные камни.
С удивлением глядел Фаэтон на прекрасную колесницу. И вот открыла на раннем рассвете утренняя заря Э́ос огненно-красные ворота востока. Померкли звезды, и последняя ушла с небесной стражи утренняя звезда. Слегка порозовели уже земля и небо, и тогда Гелиос приказал орам впрячь коней в колесницу. Оры проворно вывели огнедышащих, выкормленных амброзией коней из конюшни, надели на них звенящую сбрую.
Тем временем Гелиос намазал лицо сыну душистым маслом, чтоб яркое пламя солнца не обожгло его. С глубоким вздохом надел он ему на голову лучезарный венец, точно предчувствуя близкое горе.
— Сын мой, — сказал он ему, — не гони быстро коней, крепче держи поводья, кони и так бегут слишком быстро, и стоит большого труда сдерживать их во время бега. Дорога идет по кривой, а на юге она пересекает три пояса неба. Ты ясно сможешь увидеть следы от ее колеи. Держись по этим колеям, не спускайся ниже — не то зажжешь ты землю, не подымайся и слишком высоко, так как может загореться небо. Вот уж кончается ночь, просыпается золотая Эос. Возьми в руки поводья, но еще не поздно — послушай моего совета, дай мне самому править крылатой колесницей.
Но не послушался сын отца, быстро вскочил он на огненную колесницу. Заржали четыре крылатых коня, стали подковами бить в ворота, и вот открыла их наконец Эос — и расстелились перед ними просторы бескрайнего неба. Двинулись кони, пробивая путь сквозь плотный туман, и быстро понеслись вперед. Но слишком теперь оказалась легка для коней колесница, лишенная привычной для них ноши. Покачиваясь, неслась она по лазурному небу. Это заметили кони и свернули с торной дороги.
Юноша, не умея править конями, глянул вниз с высоты на землю и — ужаснулся. Закружилась у него голова, и желал бы он лучше не знать никогда о своем происхождении, не трогать коней Солнца; захотел он их окликнуть, но забыл их имена.
Увидел он по пути страшных небесных зверей, в страхе уронил вожжи, — и еще стремительней ринулись кони по небу. Свернув с колеи, они то поднимались высоко в эфир, то мчались почти над самой землей.
Дымом покрылись опаленные жаром облака, зажглись вершины гор, покрылась трещинами высохшая от зноя земля, пожелтела и высохла трава, запылали поля и деревья, загорелись склоны гор, покрытые дремучими лесами, и погибли в пламени целые города.
Среди пара и горячего пепла, во мраке, все дальше и дальше мчали кони огненную колесницу. Стала Эфиопия песчаной пустыней, и опалило солнце кожу эфиопов, и она сделалась навсегда черной. Высохли озера и реки, громко зарыдали от горя нимфы. И там, где было когда-то глубокое море — легла знойная песчаная пустыня, отступили назад берега морей.