Один силуэт показался Энею знакомым. Он напряг зрение. Перед ним стояла Дидона с зияющей раной в груди. Слез не сдержав, Эней обратился к тени с ласковым словом:
– Значит, та весть, что я гнал от себя, была правдивой. И к кончине твоей я причастен. Но клянусь я всем, что в мире подземном священно, берег я твой покинул не по собственной воле. То же решенье богов, какое меня побуждает сейчас средь теней скитаться во мраке, тогда погнало в море мои корабли. Поверить не мог я, что столько страданий тебе принесу. Дай на тебя поглядеть…
Гневен Дидоны был взгляд. И Энея слова душу смягчить не сумели. Отвернулась Дидона и стояла, потупив глаза, в лице не меняясь, словно в кремень обратившись или в мрамор. И вдруг, рванувшись, помчалась она к тенистому лесу, где ее ожидала тень первого мужа. Эней, потрясенный, долго смотрел в спину царицы[134].
Поле воителей
Во владеньях Аида
Среди душ гонимых роя
Есть для тех, кто незапятнан,
Незакатной славы луг.
Но забвение обиды
Чуждо древнему герою.
Память жизни невозвратной
Пострашней телесных мук.
Нет прощенья и за гробом.
В злобе мы не умираем,
А от ярости сгораем,
Сохраняя право мстить.
Кто б на месте Деифоба
Мог обидчика простить?
Но вот они достигли края равнины, назначенного теням славных воителей. Эней узрел Тидея и Парфенопея, пропустивших его без внимания. Другие, тоже ахейцы, при виде его сверкавших во мраке доспехов задрожали и бросились прочь, как тогда, под стенами Трои, когда он гнал их к кораблям. Потом перед ним прошли дарданцы. Они со всех сторон окружили Энея, чтобы взглянуть на него и узнать, зачем он спустился к усопшим.
Перед Энеем предстал Деифоб, едва узнаваемый – весь в крови, с изувеченным лицом и телом[135].
– Это ты, Деифоб? – обратился Эней к тени. – Кто над тобой надругался? Тебя видели в груде тел. Но не смог я тело твое предать троянской земле, а воздвиг тебе кенотаф[136] близ Ретейского мыса[137], меч в него положил, имя твое написал и трижды к манам воззвал.
Ответила тень:
– Да, мне известно, что заботы твои на это поле меня привели. А бедам своим я обязан лаконке. В ту ночь, когда конь роковой был поднят на высоты Пергама, я был принят Еленой. Последнюю ночь я проводил в радостях ложных. Сон, смерти подобный, мне члены сковал. Она беспрепятственно мой похитила меч и открыла дверь Одиссею, подстрекателю убийства, и Менелаю. В чертог ворвались и другие данайцы. И вот следы их злодейств. О боги, если к вам о возмездьи взывать не грешно, за бесчестье воздайте ахейцам!
– Эней! – перебила Сивилла. – Близится ночь, и кончается время, какое дано нам богами. Отсюда идут две дороги: одна из них в тартар[138], другой мы вступаем в элизий[139], к светлым просторам, к лугам, не сжигаемым солнцем[140].
– Не сердись, великая жрица, – проговорил Деифоб. – Я удаляюсь и вновь отдаю себя мраку. Шествуй, Эней! Шествуй, краса нашей Трои! Пусть судьба твоя будет счастливой!
Тартар
Эней оглянулся и за утесом увидел город. Одна над другой поднимались три стены. Под ними бурлила огненная река. Название ее Флегетон было ему известно. Блестели ворота из адаманта. Оттуда несся лязг железных цепей, удары бичей и стоны.
– Что это? – обратился Эней к Сивилле. – Место для наказаний?
Ты счастливец, Эней, – проговорила жрица. – Тебе не дано оказаться за этим порогом в тартаре, увидеть хотя бы малую часть того, что творится за адамантовой дверью. Мне же там довелось побывать по воле Гекаты, доверившей мне рощи Аверна. Тартар поручен Радаманту[141], брату Миноса. Это он обличает души, привыкшие к обману. Рядом, на железной башне высокой, Тисифона[142] в окровавленной палле хлещет бичом и к лицам змей ужасных подносит. Гидра огромная там пятьдесят разинула пастей. В глубине, столь же далекой от нас, как эфирный Олимп до земли, пребывает могучее племя титанов. Это они пытались Юпитера свергнуть. Мне пришлось лицезреть такую же кару, какая назначена Салмонею[143]. Если ты помнишь, он, на колесницу воссев, подражал перунам и грому Олимпа. Рядом с ним Титий огромный[144]. Печень ему разрывает коршун с изо гнутым клювом. Над Пирифоем[145] висит утес, рухнуть готовый. Там много и других. Их имен не запомнила я. Одни ненавидели братьев, другие руку поднять на отца осмелились дерзко, третьи уличены в обмане клиента[146]. Место нашлось и для тех, кто, владея огромным богатством, малую долю их пожалел, и для тех, кто принудил силой к любви женщин и дев, и для тех, кто влился в безбожное войско, дерзнув изменить своим господам[147]. Страшны их муки. Будь у меня сто языков и сто гортаней железных, я не смогла бы перечислить злодейства и кары. В путь нам пора. Слышишь журчанье ручья? Обрати к нему взор. Умыться тебе предстоит, чтобы вступить просветленным и чистым к теням блаженным. Среди них твой родитель. Он представит тебе души, которым дано в грядущих веках воплотиться и по закону вечного кругообращенья вновь возвратиться в Элизий.
134
Комментируя реакцию Дидоны, англо-американский поэт Томас Элиот пишет: «Поведение Дидоны кажется почти проекцией совести самого Энея: мы чувствуем, что только такой реакции ждет от нее совесть Энея… Главное, по-моему, в том, что Эней не может себя простить».
135
Деифоб – сын Приама и Гекубы, один из храбрейших троянских героев, ставший после гибели Париса мужем Елены; его дом был сожжен первым; сам же он изуродован Менелаем. О сооружении Энеем его кенотафа, кроме Вергилия, сообщает лишь мифограф Гигин.
136
Кенотаф – ложная могила, возводимая людям, тела которых не найдены. Заменяя погребение, она обеспечивала скитавшейся тени место в аиде.
138
Тартар – нижняя часть аида, куда, согласно греческим мифологическим представлениям, были заточены титаны и различные чудовища (Тифон, Ехидна и др.), темница из меди и железа. Как и все области царства мертвых, тартар локализовался на далеком Западе. Вергилий придает тартару облик города, обнесенного тремя стенами с железной башней. Изменение облика тартара и его расположения в подземном мире Вергилием обусловлено лучшим знакомством с восточной литературой, египетской, вавилонской, где мифологема подземного мира более разработана. Само слово «тартар» имеет восточное происхождение, но оно было известно уже Гомеру.
139
Элизий (или Елисейские поля) – место, где ведут блаженную жизнь герои. В более позднем описании элизия, которому следует Вергилий, с ним, как и с тартаром, связывается идея загробного воздаяния за праведную (или неправедную) жизнь.
140
Луг уже со времен Гомера – главный элемент загробного пейзажа, также и на Древнем Востоке, в египетских и хеттских мифах.
141
Радамант – один из трех сыновей Зевса и Европы, считавшийся самым мудрым и справедливым из них. Согласно другой традиции, он сын Гефеста, бога подземного огня (видимо, поэтому Вергилий отдал ему тартар).
142
Тисифона – одна из эриний, богинь возмездия, преследующих преступников и лишающих их разума. Впервые имя Тисифоны наряду с именами двух ее сестер Алекто и Мегеры появилось в трагедии Еврипида «Орест». Превращение Тисифоны в богиню-исполнительницу наказаний – результат поздней трансформации греческого мифа в Италии, по-видимому, не без влияния этрусков: ведь и мирный старец Харон на этрусских фресках имеет устрашающий вид.
143
Салмоней – греческий герой, эпоним города Салмоны в Иллирии. Подвергся каре за подражание Зевсу.
145
Пирифой – царь лапифов, друг Тесея, наказываемый в аиде за попытку похищения Персефоны.
146
Впервые вводится в число проступков, караемых богами, чисто римская деталь – обида клиента (согласно римским законам Двенадцати таблиц отношения патрона и клиента приравнивались к родственным).
147
Имеются в виду рабы, поднимавшие оружие против Рима или переходившие во время гражданской войны из одного лагеря в другой.