И проникла Молва во дворец Ярбы, царя массилов. Был он сыном Аммона [72]и в пустынной стране гарамантов воздвиг своему отцу сто алтарей. На них под охраною стражи горел неугасимый огонь, и так же загорелась душа массила при вести, что Дидона сошлась с чужестранцем.
Руки к небу воздев, обратился он к громовержцу:
– О всемогущий отец! Не тебе ль совершаем мы возлиянья на ложах во время пиров? Неужели зренье ослабло твое? Иль мы напрасно твоих перунов страшимся? Чужеземкой я дважды обманут: сначала место я ей уступил, какое было не больше шкуры быка, она же, ее разрезав, охватила ремнями весь холм и на нем воздвигла свой город ничтожный. Уступил я ей под холмом землю для пашни, а она отказалась от брака со мной и власть в царстве своем вручила Энею. Этот чужак, подобно Парису, прикрывшему фригийскою митрой умащенные кудри [73], властвует над нашей землей.
Меркурий (античная статуя в Капитолийском музее).
И всемогущий Аммон внял мольбе любимого сына. Взор на Ливию устремив, он увидел чертоги царицы и сквозь стены – Энея, презревшего славу ради любви. Меркурия вызвав, он к нему обратился:
– Сын мой! На крыльях Зефира несись в Карфаген, к владыке дарданцев. Ведь не затем он был дважды мною спасен от ахейцев, чтобы пребывать средь враждебных племен. Должен Италией он управлять, которая матерью станет великой державы, и среди грома боев от текущей в нем крови тевкров произведет тот род, что заставит весь мир своим подчиняться законам. Если же ленью он обуян и слава его не прельщает, вправе ли он сына лишить твердыни грядущего Рима? Пусть отплывает. Возвести ему это решенье.
Тотчас Меркурий, послушный воле отца, обул золотые сандалии (крылья на них несли его в воздушных потоках над землею и гладью морской), взял в руки жезл (им он в сон людей погружал и из смертельного сна выводил и им же толпы теней провожал в подземное царство) и скрылся из глаз всемогущего бога.
И вот он уже в клубящихся облаках, ветры жезлом своим погоняет. Впереди показалось могучее тело того, кто головой своей, кедру подобной, небеса подпирает. Черные тучи его венчают чело, ветер и дождь секут нещадно по бокам и спине, снег пеленою пушистой покрывает широкие плечи. Скована льдом борода густая. Когда же солнце проглянет, с подбородка бушуя несутся потоки.
И над Атлантом, титаном, повис бог килленийских вершин [74]– так птица порой совершает круги над берегом низким и над скалой, выходящей из вод, рыбой кишащих. И вновь рванулся он, рассекая воздух всем телом, к ливийским прибрежным пескам, коснулся окрыленный подошвой домов невысоких предместья, и вдруг среди новых строений твердыни тирийской он меч Энея узрел и его самого. Была меча рукоять золотистой осыпана яшмой, плащ же, подарок Дидоны, украшен тончайшим узором.
И забыл ты, в ужасе и муке
Сквозь огонь протянутые руки
И надежды окаянной весть.
Анна Ахматова
Мрамор надгробный мой пусть надпись такую хранит:
«Прах здесь Дидоны лежит. От своей она пала десницы.
Повод смерти и меч дал ей троянец Эней».
Ослепительное счастье захватило и понесло Энея, как разлившийся после ливня поток уносит щепку. Но не было его чувство безоглядным. И в мгновения наивысшей радости он не отдавался ему до конца, смутно сознавая, что где-то там в тумане его ждет и зовет к себе Италия, что Трою надо построить, чтобы не были напрасны деяния предков. Ведь должен же кто-то поклоняться осиротевшим пенатам, которые он вырвал из огня. Ведь не должна умереть память о подвигах Гектора, о страданиях Приама, Гекабы, Кассандры, Андромахи.
Все чаще в ночных сомнениях являлся ему отец в своем самом суровом облике. Из уст его не вырывалось ни единого звука. Но одно его появление напоминало о долге. Когда же среди белого дня предстал перед ним посланный Юпитером Меркурий и, осыпая упреками, напомнил о будущем его рода, предначертанном богами, осознал Эней, что должен немедленно покинуть город, оказавший ему редкое гостеприимство и едва не ставший родным.
Есть ли на языке людей слова, которые в состоянии убедить любящую женщину в необходимости разлуки?
Атлант (античная мраморная статуя в Неаполитанском музее).
Она всегда отыщет доводы, идущие от самого сердца, и будет права. В страхе перед гневом и отчаянием любимой, понимая свое бессилие, Эней приказал друзьям тайно готовиться к отплытию, хотя до весны было еще далеко, а зимнее море чревато бурями.
Но сколь тайными ни бывают замыслы и приготовления, их не скрыть от отвратительной сплетницы, имя которой – Молва. И при первом же свидании Дидона обрушила на голову Энея град жалоб и упреков. Каждый из них жалил, колол, ранил. О, лучше бы перед ним был недруг, которому он мог дать достойный ответ, а не женщина, которую он любил, страдания которой раздирали ему сердце. «О, мать, – обращался он мысленно к Венере, – ты, дарующая всему живому любовь, сделай так, чтобы мы не страдали!» Но Венера была бессильна перед порожденным ею чувством.
Оставаясь один, Эней все равно не покидал Дидоны – у него перед глазами всегда были ее лицо, ее руки. Не в силах сдержать в груди стон, он бежал к бухте, служившей укрытием для кораблей. Друзья уже сдвинули их в воду. Они покачивались на волнах. Из города же по одному и группками тянулись все, кому снова предстояло стать скитальцами. В их лицах, в движениях ощущалось нетерпение: «Скорее, скорее в море!»
«Счастливы же вы, не ведающие любви! – думал Эней, закрывая лицо ладонями. – Не знающие любви не знают и ее мук».
Всю ночь перед отплытием Эней метался на ложе. Не раз он уже готов был изменить свое решение и вернуться во дворец. Но, выбегая на палубу, остужаемый холодным ветром и презрительно перемигивающимися в небе звездами, тотчас возвращался назад на свое ложе, к своим страданиям.
И этой же ночью на площадке посредине дворца Дидона втайне от всех складывала дрова и смолистые ветви. Нет, она не захотела встретиться с Анной. На этот раз сестра не поймет, что без Энея ждет старость, одиночество, брак с Ярбой. На ветви Дидона положила милые сердцу вещи Энея – его одеяния, меч, что он оставил, убегая, его образ из воска. Распустив волосы, стояла царица перед зажженным ею костром и произносила слова проклятия своей великой любви:
– Ты, Юнона, кому я боль души доверяла, ты, Геката, госпожа теней запредельного мира [75], Диры мстящие [76]и вы, духи-спутники смерти моей! Покарайте Энея, обреките его на скитанье и гибель! Пусть не насладится он ни властью, ни миром, ни счастьем, ненависть пусть идет за ним по пятам, не давая покоя потомкам.
На рассвете Эней приказал обрубить канаты, соединявшие корабли с сушей. Едва остался позади берег, как возникло поднимавшееся над кровлей дворца пламя. Смутное предчувствие беды сжало грудь Энея, но он не мог и думать, что женщина в исступлении способна подняться на костер.
Внезапно полнеба охватила радуга. «К чему этот знак? – мелькнула мысль. – Что несет Ирида [77]на увлажненных росою крыльях?» И не дано было ведать ему, что сама Юнона послала Ириду к Персефоне – передать ей золотую прядь, облегчая ей смертные муки. Зажженное пламя любви, разгораясь, приобретало кровавый оттенок грядущей вражды между двумя городами – между колонией Тира и колонией Трои, какую воздвигнут потомки Энея. В этом пожаре через тысячу лет сгорит Карфаген.
72
Аммон (Амон) – бог африканского племени оадов, храм-оракул которого находился в оазисе пустыни к западу от Египта и почитался не только ливийцами и египтянами, но и греками. Отождествлению Амона с Зевсом способствовало то, что Александр Македонский посетил оракул в пустыне, признав себя его сыном. Отождествляя Амона с Юпитером, Вергилий в то же время называет племена, среди которых пребывает Эней, враждебными.
73
Умащенные миррой волосы и головной убор в виде митры (фригийского колпака) – признаки азиатской изнеженности, чуждой ливийскому царьку.
74
Килленийские вершины – горы на северо-востоке Аркадии, считавшиеся самыми высокими на Пелопоннесе. Согласно мифу, Гермес родился в одной из пещер этих гор и там же изобрел лиру.
75
Геката – дочь титана Персея и Астерии, древнее мало-азийское божество, еще неизвестное Гомеру. Перенесена в Италию из Малой Азии этрусками под именем Ванф. В этрусской трактовке она богиня духов смерти, часто изображаемая на стенах этрусских гробниц с молотом и другими орудиями смерти в руках. Греки, почитавшие Гекату с VIII в. до н. э., считали ее богиней призраков и колдовства, предстающей в трех образах. Она представала трехликой, держащей факелы в руках, в окружении собак и волчиц, а порой и в их облике.
77
Ирида – богиня-радуга, у Гомера вестница богов. В «Энеиде» боги прибегают к услугам Ириды не столь часто.