III Книга игр
Игра идет уже который век,
Еще с эпохи саблезубых тигров.
Природу победивший человек
Остался зверем в древних римских играх.
И выходил на бой с самой судьбой
В амфитеатре Рима гладиатор,
В кровавой схватке жертвуя собой,
Провозглашал он: «Ave, imperator!»
Как выяснено современной наукой, игровой элемент культуры присущ всем человеческим обществам, начиная с отдаленной и темной первобытности. Лучше всего известны и изучены в своей первоначальной магической, а затем политической подоплеке игры античного мира. Возникшие по подтвержденному археологией преданию в эгейскую эпоху, а затем с 776 г. до н. э. возобновленные и приобретшие регулярный характер знаменитые Олимпийские игры стали частью и нашего бытия. В городах древней Италии существовали игры, подобные Олимпийским, вобравшие в себя разнообразные культовые действия.
На латинском языке понятие «игра» передавалось словом ludus, созвучном этнониму lydoi – «лидийцы». И хотя это созвучие случайно, оно подкрепляло уверенность в этрусском происхождении игр, ведь этруски считались выходцами из Лидии. В Риме ежегодно отмечались Римские (или Великие), Таурийские, Таларийские, Троянские и другие игры этрусского происхождения.
Характер зрелища в Риме приобрели заимствованные у этрусков гладиаторские игры, первоначально связанные с человеческими жертвоприношениями во время тризны.
Вергилий в «Энеиде» не раз называет своих предков лидийцами, но происхождение игр он связал не с лидийцами, а с их соседями фригийцами или с троянцами. Пятая книга «Энеиды» целиком посвящена играм, перенесенным троянцами (т. е., в понимании поэта, этрусками) на италийскую почву. Однако первым местом этих игр Вергилий делает не Италию, а Сицилию, и сами игры связывает с тризной на могиле похороненного в западной части острова Анхиза.
В Гигиновом каталоге игр, восходящем к неизвестным нам, но, разумеется, в той или иной мере использованным Вергилием эллинистическим источникам, игры, устроенные Энеем, занимают заключительное, пятнадцатое место. Им предшествуют игры Приама в Трое на могиле Париса (в них он, оказавшийся живым, становится победителем) и знаменитые игры Ахилла на могиле Патрокла. По образцу последних и созданы сицилийские игры.
До Вергилия об Энее в Сицилии рассказывали греческие историки, мифографы и поэты. В их произведениях появляются сицилийские герои Эгест, Элим, Эрикс, которых Вергилий вводит в «Энеиду» и делает участниками древнейших этрусских игр. Во времена Августа эти игры, считавшиеся «римскими», отмечались с особой пышностью на императорском уровне как секулярные (вековые) игры. С ними связывалось представление о возрождении творцов нового политического режима, древнего «золотого» века Сатурна (этрусского Сатре). Древние игры, задолго до Вергилия бывшие предметом исследования римских антикваров, стали орудием политической пропаганды.
Едва берег ливийский скрылся из виду, как небосвод затянули тяжелые тучи. С каждым мгновением море становилось темней и гневливей. Волны грозно плескались о борт. И корабль гудел от могучих ударов. Эней, объятый тревогой, прошагал к корме и стал рядом с кормчим, опершись на его плечо.
– О, Нептун! – воззвал Палинур. – Что ты нам готовишь?
Приказав мореходам спустить снасти и поставить парус наискось ветру, он продолжал:
– Если бы сам Юпитер вдруг поручился, что мы при такой погоде достигнем Италии, и то бы я поостерегся оставаться в море. Видишь, как набирают мощь враждебные ветры, как сгущаются тучи. Нам не под силу ни против ветра идти, ни вынести натиска бури. Один у нас выход – двигаться к суше. Справа от нас берег сиканов, уже нам знакомый.
– Что ж! – подхватил Эней. – Вижу и я, что нам ветер велит уклониться с пути, какой нами избран. Разверни корабли. Они, утомленные, отдыха просят.
С силою кормчий повернул весло. Описав дугу, «Колесница Кибелы» двинулась вправо. Этот маневр повторили и другие суда. Мореходы развернули паруса, и корабли радостно полетели. Вскоре показалась громада горы, нависшей над плоским берегом.
– Эрикс! – сказал Палинур, вытирая лицо, мокрое от пены. – Под нами земли, какими владеет Акест [78], для нас сбереженный судьбой.
Вот уже волны белой каймой обозначили бухту, и едва в нее вошли корабли, как стал виден седовласый муж. Его могучие плечи покрывала шкура ливийской медведицы. В руке его было копье.
– Я – дарданец Акест. Я надеялся на встречу с тобой, – обратился незнакомец к Энею, когда тот спрыгнул на берег. – Могила Анхиза на моих землях. Отныне можешь считать их своими.
Затем показались люди Акеста. Они помогли троянцам втащить корабли на песок и повели их к плоским холмам, где виднелись среди деревьев кровли домов.
Наутро, едва лишь на востоке появилась заря, Эней со всего побережья собрал троянцев и обратился к ним с такими словами:
Хочу вам напомнить, потомки Дардана, что с той поры, как скончался мой отец и прах его в землю опущен, лун исполнился счет и годичный круг завершился. Горек и свят этот день для меня, и отныне, куда бы меня ни пригнала судьба, его посвящать я буду Анхизу. Ныне же мы, с соизволенья Всевышних, у могилы, нам ставшей святыней, среди друзей. Давайте же с ними вместе справим тризну по обычаям общих нам предков. Когда же воздвигнем новую Трою, этот обряд ежегодно мы будем справлять близ храма Анхиза. Мне Акест обещал выделить на каждое судно по два быка, чтобы достойно почтить мы могли душу Анхиза, а также богов и пенатов, которые чтимы Акестом. А на девятый день после тризны я состязанье устрою для всех, кто гордится силою рук и проворством. Сейчас же давайте обовьем наши головы миртом и в молчанье проследуем к алтарям близ отцовской могилы.
И тут же Эней обвил вокруг головы венок, сплетенный из цветов, угодных Венере. Сделали то же Акест и его провожатый Элим [79], а также Асканий и другие троянцы. Вслед за Энеем все безмолвно двинулись к могиле Анхиза. И вскоре пролил Эней на могильный холмик две чаши вина, столько же чаш молока и жертвенной крови. Могилу осыпав цветами, Эней обратился к Анхизу:
– Ты, мой родитель святой. Тебя из пылающей Трои я вынес. Но не дано было нам вместе с тобой берег увидеть, что нам богами обещан. Праху привет твоему, твоей тени и духу [80].
Едва он эти слова произнес, как, раздвигая цветы, с шипеньем показалась головка змеи. И вот уже вышло на свет упругое тело в темных разводах, тысячью разных цветов играя на солнце. Оползла змея все алтари, извиваясь между жертвенных чаш и кубков, и исчезла в могиле.
Радуясь, что молитва услышана, хотя и не зная, кто принял образ змеи [81], гений места или какой-нибудь спутник Анхиза, дал Эней знак к принесению новых даров. Тотчас же обвели вокруг алтаря, а затем закололи по паре овец, свиней и быков [82]. Вскоре запылали костры. Задымились котлы с жертвенным мясом. Устроившись на траве, насыщались троянцы, наперебой вспоминая Анхиза.
И вот наступил девятый день после принесения даров духу Анхиза. Со всей Тринакрии собрался стар и млад – кто поглядеть на гостей, а кто и свои испробовать силы. На траве были выставлены награды – богато украшенные треножники, оружие, слитки золота и серебра, пурпурные одеяния.
78
Акест – употребленный Вергилием вариант имени Эгест (Aigestes), герой легенд, связанных с возникновением города Эгесты (Сегесты). По версии, изложенной поэтом Ликофроном, Эгест был сыном троянки Эгесты, назначенной в жертву морскому чудовищу вместо Гесионы, дочери троянского царя Лаомедонта. Спасенная Афродитой, Эгеста вместе с двумя сестрами оказалась в Сицилии, где ее мужем стал речной бог Кримис (Кринис), принявший облик пса. О троянской девушке, предназначенной на прокорм морскому чудовищу, но спасшейся в Сицилии, упоминает и Сервий. У Дионисия Галикарнасского Эгест – троянец, бунтовавший против царя Лаомедонта, за что был вместе со своей юной дочерью приговорен к смерти, но спасся бегством в Сицилию. Там его дочь вышла замуж и родила сына Эгеста, принявшего язык и нравы страны, что не помешало ему отправиться на родину деда, спасать осажденную Трою. По возвращении в Сицилию он основал город своего имени. Вергилий опускает эти детали. Его Акест, сын сицилийского речного бога Криниса и троянки, чье имя он не сообщает, отличается от других героев возрастом и шкурой ливийской медведицы на плечах.
79
Элим – сицилийский герой, получивший имя от небольшого народа элимов, обитателей Западной Сицилии, считавших себя (как теперь стало ясно, необоснованно) выходцами из Трои. Согласно греческому историку V в. до н. э. Гелланику, еще до ухода Энея из Трои, за три поколения до Троянской войны, оттуда бегут Элим и Эгест. Также и младший современник Гелланика Фукидид считал элимов выходцами из Трои, но относил их переселение ко времени после Троянской войны. Вергилий, напротив, выбирает для древнейшего населения Сицилии «общее» название «сиканы», элимы же как народ у него исчезают, оставив свое имя спутнику Акеста Элиму.
80
Древний комментатор Вергилия Сервий истолковывал эту фразу в том смысле, что прах умершего покоится в могиле, душа отправляется на небо, а тень – в подземное царство.
81
У римлян считалось, что облик змеи имеет гений, божество прародителя рода (от лат. gens – «род»). Жертвы гению прародителя осуществлялись в пещерах и на могилах. Эти представления свойственны многим народам, в том числе древним славянам.
82
Именно это сочетание животных (suovetaurilia) предписывалось при принесении главных жертв во время триумфа или очищения войска и священных рощ.
83
Состязание на водах (регата) не вошло в число римских игр, ибо римляне были типично сухопутным народом. Но, возможно, такие состязания существовали у тирренов-этрусков, предков Вергилия, народа, обладавшего морским могуществом.
На стенах этрусских гробниц встречаются изображения кораблей и морские сцены, фигуры морских чудовищ. Примечательно, что, согласно представлениям этрусков, души отправлялись в загробный мир на челнах.