В поэтической разработке сюжета спуска в загробный мир Вергилий имел великих предшественников – безвестного автора поэмы о Гильгамеше и Гомера. И если допустимо сравнивать гениев, то мы можем сказать, что Вергилий не уступил им ни в художественной силе, ни в философской глубине. Но сколь различны побуждения, заставившие проникнуть в мир мертвых восточного и римского героев! Гильгамешем движет жажда обрести бессмертие. Его мучает несправедливость человеческого существования, Эней же спускается в подземный мир, чтобы осмыслить свое место в жизни и выполнить возложенный на него долг.
Жрецы (salii )по античному изображению.
Введя в римскую литературу мистическую струю, до того чуждую ей, Вергилий был не только наследником этрусских традиций, но и глубоко современным поэтом. Римское общество его времени, пережившее не только жесточайшую, но и страшную своей непредсказуемостью гражданскую войну, было напугано ожиданием различного рода перемен и бедствий. В столице появилось множество гадателей и прорицателей – как местных, так и заморских – вавилонских и египетских. Трезво мыслящие римляне повернулись к ним лицом. Провинции же, особенно Палестина, были заполнены «пророками». Однако мистицизм Вергилия глубоко отличен от мистических чаяний порабощенных провинциалов. Поэт, входивший в ближайшее окружение Августа, взял на себя роль пророка великого будущего империи. И он пережил ее как пророк. Его представления о загробной жизни оказались во многом созвучными христианству, и это позволило Данте, выходцу из средневековой Тосканы, автору «Божественной комедии», избрать его своим проводником, сравнив римского поэта с человеком, который, идя во мраке, освещает светильником путь другим.
– Труби высадку! – выкрикнул Эней.
Мизен привычным движением вскинул рог, и в шум гесперийской волны влились призывные звуки. Оживились палубы голосами и топаньем ног. Заскрипели кормила. Корабли один за другим развернулись носами к желтым гесперийским пескам, к зелени рощ, к блеклой синеве отдаленных холмов.
И вот уже кили коснулись берега Кум Эвбейских [114]. Молодежь, по сходням сбежав или пройдя мелководьем на берег, рассыпалась в поисках сучьев, сбитых с деревьев ветрами. Застучали кремни, высекая огонь. И затрещали костры на побережье пустынном. Сев вокруг них, рассуждали троянцы о том, что их больше всего взволновало в то утро, – о бесследно исчезнувшем кормчем, первой из жертв, какую пожелали принять боги неведомой этой страны, и о причине их гнева.
Между тем Эней, сопровождаемый Ахатом, входил в священную рощу Гекаты. Прорезая ее, тропинка вела к дому из рубленых бревен, возносившему златоверхую кровлю Аполлонова храма. Поднявшись по дощатым ступеням, оказались троянцы у двери, обшитой листами из меди. На ней искусный мастер изобразил ряд удивительных сцен [115].
– Вот Минотавр [116], – первым воскликнул Ахат. – Какой яростью дышит эта бычья морда!
– Рядом с чудовищем, – добавил Эней, – бесспорно, Пасифая, чья преступная страсть к быку Посейдона опозорила Крит и владыку Миноса. Кажется, царь изображен на правой створке, у кораблей.
– Но как в этой глуши стало известно о критском позоре?
– Простому смертному, даже посвященному в критскую тайну, не удалось бы поведать о ней с таким мастерством, – сказал прародитель. – Не иначе это работа строителя лабиринта афинянина Дедала. Чтобы уйти из критского плена, он, дерзновенный, рискнул подняться в небо на крыльях и держал небывалый путь, сообразуясь с сиянием Медведицы [117].
– А почему он не изобразил полет и падение Икара, рванувшегося к Гелиосу?! – воскликнул Ахат. – Эта сцена сюда словно просится. Видишь – солнечный диск?
– Нелегко пережить такую утрату, – молвил Эней. – Горе победило искусство. Но посмотри, видишь, на этих воротах изображена смерть Андрогея [118]и рядом наказание Кекропид за то, что они отдавали в жертву Миносу детей.
Дверь внезапно распахнулась, и троянцам предстала старуха в белом одеянии жрицы. Седые космы, обрамлявшие худое сморщенное лицо, имели желтоватый оттенок, как у людей, перешагнувших данный им богами рубеж, но глаза были ясны, как у младенца.
– Да, Эней, – проговорила она, – ты не ошибся. Дедал здесь побывал и принес свои крылья, спасшие и ставшие причиной беды, в дар Аполлону. Теперь же пришло время твое. Жертвы твоей бог ожидает.
– Но откуда тебе известно мое имя? – спросил Эней.
– Я Сивилла [119], – молвила жрица. – Бог ждет. Пошли своего провожатого за семью быками и столькими же коровами. А сам следуй за мной.
Ты старше всех, и все, что было,
Застыло в памяти твоей.
Но кто же ты сама, Сивилла,
Среди живущих? Тень теней?
Ты вся на грани невозможной
Понятий «умереть» и «жить»,
И ни один еще художник
Тебя не смог изобразить.
К небу поднимался удушливый дым сжигаемых жертв. Залив алтари маслом, Эней подошел к холму, изрешеченному узкими отверстиями наподобие флейты. Жрица стояла у входа в пещеру. Взгляд ее блуждал. Седые космы разметаны, словно вихрем. Внезапно из уст ее вырвался вопль:
– Время судьбу вопрошать! Бог! Бог!
Ахат и другие троянцы, сопровождавшие Энея, в ужасе повалились на землю.
– Не медли! Не медли, троянец. Без молитвы твоей порог мне не перейти! – выкрикивала Сивилла, ударяя себя в грудь.
– Феб! – произнес Эней твердо. – Всегда ты был ревнителем Трои, направляя оружье ее против ахейцев. Ты вел нас, беглецов, за ускользающим берегом Гесперии. Пусть же злая судьба нас оставит в покое. Пусть на нас снизойдет снисхождение богов и богинь. И тебя, пророчица-дева, я умоляю, дай нам осесть на дружеских землях. Пусть я стану царем, как мне судьба обещала, чтобы я мог поселить бесприютных пенатов. Тебе я, Аполлон, обещаю храм воздвигнуть высокий [120]. Тебе, Геката, на перепутье дорог поставлю я алтари [121]. В царстве моем и тебя, Сивилла, ожидает высокое место. Под охраной мужей, в тайны богов посвященных [122], будут храниться книги вещих твоих предсказаний. Но не раскрывай их теперь, чтоб не смешались листы, не стали игрищем ветра. Сама вещай, умоляю!
Сивилла вступила в пещеру, и оттуда раздался ее голос, усиливаемый и искажаемый отверстиями в холме. Речь ее все время прерывалась, словно бы кто-то понуждал жрицу говорить, хлестая бичом.
– Вижу я край, который вас примет. Вижу я грозные битвы и Тибр, заалевший от крови. Брань жесточайшая ждет вас и новый Ахилл в Гесперии. Юнона вас гнать не устанет. В брак с иноземкою ты пожелаешь вступить, и это послужит причиною распри великой. Ты в ней одержишь победу. Путь к спасенью начнется в городе, где беглецы обитают.
– Не ново многое из того, о чем ты вещаешь, – молвил Эней, когда успокоилась жрица. – Но немало узнал, о чем раньше не ведал. Просьба есть у меня. Укажи в преисподнюю путь. Видеть хочу я родителя тень. Я его на плечах из пламени вынес. Это он меня надоумил к тебе обратиться.
– В аид опуститься нетрудно, – ответила жрица не сразу. – Путь протоптан туда бессчетным числом людских поколений. Но если жаждет сердце твое дважды проплыть по стигийским волнам, дай себе труд отыскать в чаще лесной ветвь, чьи листья золотым отсвечены блеском. Не смей железом коснуться ее или медью. От древа рукой бестрепетно оторви. Если поддастся, можешь считать, что судьбы к тебе благосклонны. Прозерпине [123]угодна ветвь золотая, ибо будит она во мраке память о солнечном свете [124].
114
Эвбейские Кумы – древнейшая греческая колония на Западе, на тирренском побережье Италии (Мизенский мыс). Была основана выходцами с о. Эвбеи, согласно мифологической версии, в 1050 г. до н. э., вскоре после Троянской войны, на самом деле – лишь около 750 г. до н. э.
115
Еще одно изложение мифа по изображениям на стенах храма. Возможно, этот прием до Вергилия был введен в латинскую поэзию Гнеем Невием в недошедшей его поэме о 1-й Пунической войне.
116
Минотавр – согласно греческим мифам, получеловек-полубык, порождение противоестественной связи жены критского царя Миноса Пасифаи с быком.
117
Сервий, комментируя строки о бегстве Дедала на Запад, сообщает, что у Саллюстия в «Историях» беглец посетил сначала Сардинию, а затем Кумы. У Вергилия Кумы – первое убежище Дедала. По мнению Эд. Нордена, легенда о посещении Дедалом Запада была разработана Тимеем, к которому восходят сведения как Варрона, так Диодора и Павсания. Они используются и Вергилием в рассказе о Дедале в Сицилии, но он мог опираться также на труд Аполлодора.
118
Андрогей – один из сыновей Миноса и Пасифаи. Победив всех участников Панафинейских игр в Афинах, он, вызвав гнев царя Афин Эгея, был послан на охоту и был убит быком в Марафоне.
119
В тексте «Энеиды» Сивилла названа жрицей Гекаты и Аполлона (Феба), дочерью морского божества Главка. В ряде греческих легенд первая из Сивилл, по которой получили название все остальные, – дочь родоначальника дарданов Дардана и дочери Тевкра Несо, что дало Вергилию основание связать с Сивиллой Энея.
120
Молитва Энея строится по привычной римлянам схеме. Молящийся излагает свою просьбу и обещает каждому из богов, от которого зависит исполнение желаний, по принципу «даю с тем, чтобы ты дал» (do ut des). Поскольку сам Эней храм Аполлону воздвигнуть не успел, мыслится, что обещание прародителя выполнил его дальний потомок Август.
121
Гекате были подвластны тени умерших. Ее почитали на перекрестках улиц и пересечении дорог.
122
При Августе действовала древняя жреческая коллегия, в обязанности которой входило сохранение священных книг Сивиллы, приобретенных, по преданию, при римском царе Тарквинии Высокомерном.
123
Прозерпина – римская богиня подземного мира. Она была отождествлена с греческой Персефоной, которая, согласно мифу, отпускалась на весенние и летние месяцы на землю.
124
Это истолкование золотой ветви – поэтическая вольность Вергилия. Как явствует из описания Гомером действий проводника душ Гермеса, золотая ветвь – магическое средство, открывавшее вход в подземный мир. Исследование растительной магии на этнографическом материале стало предметом знаменитой «Золотой ветви» Дж. Фрезера.