– Это Орфей, – пояснила Сивилла. – В верхнем мире мелодией он приводил в движение скалы и ярость диких зверей усмирял. Здесь он вечный досуг услаждает душам, рожденным в лучшие годы. Вон там, посмотри, золотая стоит колесница, дышлами вверх. Распряженные кони пасутся на берегу. Владеет колесницей и конями дальний твой предок Дардан. В этом мире и он сохранил пристрастие к жизни былой.
На другой поляне был расстелен полог с яствами и вином. Неподалеку стояли мужи, с головами в белых повязках. Выражая всем своим видом восторг, внимали они рассудительной речи собрата. Был он ростом выше других, и взгляд его горел вдохновением.
– Кто это? – спросил Эней Сивиллу.
– Перед тобою собрание избранников муз, тех, кому удалось украсить жизнь на земле песнями, ваянием, предсказаниями – всем, что оставляет в потомстве вечную память. В элизии их отличают белой повязкой. Речь же держит Мусей [150]. Я к нему обращусь.
Приблизившись к группе теней, Сивилла проговорила:
– Величайший певец и предсказатель, равный славой отцу своему! Дозволь мне прервать твой рассказ. Мы явились из верхнего мира и ищем Анхиза. Покажи нам место его обитания.
– В элизии нет постоянных жилищ, – ответил Мусей. – Мы меняем места по влечению вольного сердца. Но тот, кто вам нужен, стоит под горой, взор устремив на еще не рожденные души, сонмы потомков своих созерцает. Идемте, я вас к нему провожу.
Они на гору поднялись, не ощущая подъема, любуясь открывшимся видом.
– Вот! Смотрите! – воскликнул Мусей. – Он внизу. Он нас заметил и руки к нам тянет.
Наступил миг трижды желанный. Встретились взглядом сын и отец, разделенные смертью.
– Значит, ты все же добрался, проделав немыслимый путь?! Твое благочестие превозмогло преграду, что поставлена между жизнью и смертью. Значит, надежда не солгала мне. Ты снова со мной, пусть ненадолго!
– Иначе быть не могло, – ответил Эней. – Ты мне являлся во снах молчаливою тенью, призывая в эти пределы. И я, оставив свой флот, спустился к тебе. Дай же мне тебя обнять!
Трижды пытался Эней сомкнуть руки вокруг тени отца, и трижды тень ускользала от сыновьих объятий, словно колеблемая дуновеньем ветра.
И тут Энею предстал в отдалении остров уединенный, отделенный от равнины потоком. Над ним витала масса теней, подобных гудящему рою над лугами в полдень палящий. Все это было так непохоже на покой, обнимавший элизий, что Эней удержаться не смог от вопроса:
– Что это там за река? И почему над ней, омывающей остров, люди или народы теснятся в волненье?
– Ты видишь Лету. Глоток ее влаги холодной приносит забвенье былого. Собрались здесь души, которым дано вселиться в тела. Здесь тонут их воспоминания о прошлом. У этой реки хочу наконец представить тебе наших потомков, которым еще не пришла пора возвратиться на землю. Думаю, зрелище это может твой дух укрепить. Ты представишь себе ждущих победы твоей, исполненья надежд, которые связаны с нею.
– Но как же, отец, – воскликнул Эней, – души могут стремиться покинуть элизий и снова облечься тягостной плотью?! Откуда у них, уже получивших забвенье, эта злая тоска по жизни земной?
– Мне сомненья твои понятны. Я постараюсь рассеять их по порядку. Знай, что наша душа – малая доля, искра великого Духа, или Ума, который жаром своим пропитал универсум: и твердь земную, и воды, и солнце вместе с луною. Он породил людей, животных, плоть нарастив на вечные души. Из-за нее, сын мой, все наши страдания, из-за нее прегрешенья, что искупаются в муках. Одни будут висеть в пустоте, носимые вихрем, у других – преступлений пятно выжжет огонь, третьи смоют его в бездонной пучине. Манам любого из нас кары не избежать. И лишь немногим дано с оборотом колеса времен дух свой отмыть от пятна и чистым вступить в элизийский простор. Здесь за десять столетий, напоив себя дыханием эфира, душ изначальный огонь обретет чистоту и вновь пожелает в тело вселиться [151].
Поведав это, Анхиз увлек сына вместе с Сивиллой на холм, и оттуда открылась им вереница душ и лик каждой из них.
– Тени, какие ты видишь, – продолжил Анхиз, – прошли испытание временем. Они ожидают лишь знака, чтобы вернуться в мир, ими забытый. Вот этот юнец, что стоит, опершись на копье из кизила с обожженным концом еще без железного жала, – Сильвий, твой сын от Лавинии. Тебе ни о чем это имя не скажет. Но будет Лавиния супругой твоей, и от нее пойдет твой прославленный род италийский. Молодцами из этого рода основаны будут Пометий, Нумент, Фидены и Габии, возведены Коллатии крепкие стены, Инуев лагерь, Бола и Кора [152].
Этот же, что головою в шлеме с гребнем двойным потрясает, – Ромул, рожденный в роду Ассарака от Илии [153]. Гребень ему даровал как знак отличия Марс, родитель его. Это великий воитель, он даст новой Трое имя свое, Рома, стены которой соединят семь холмов, власть нашего рода расширит до самых дальних пределов вот при этих мужах. Это Цезарь и Юлиев род. Среди Юлиев выделяется Август. Это он, как пророчества возвещают, сможет вернуть на латинские пашни век золотой, принесенный Сатурном и утраченный в смене веков, каждый из коих хуже другого. Этот муж раздвинет пределы державы до края земли, подчинит гарамантов и индов, в землях которых движется солнце среди нам неизвестных светил. Страхом наполнит он край Меотийских болот, Каспия воды, семиструйное устье Нила. Столько стран не прошли ни Геркулес, ни Либер в скитаниях долгих [154]. Но возвратимся, сын мой, ближе к нашим векам. Прямо за Ромулом видишь ты мужа. На старческом теле нет лат, седина увенчана ветвью оливы. Это Нума Помпилий. Законами мудрыми укрепит он город, рожденный на небогатой земле, и власть передаст вот этому мужу с мечом в правой руке, трубою – в левой. Он нарушит мирный покой ленивых сограждан и рати к триумфам подвигнет [155]. Пусть внимание твое привлечет человек, стоящий отдельно. Измождено лицо его горем. Видишь ты Брута [156]. Он изгонит царей и присвоит знаки их власти, но во имя свободы придется ему казнить своих сыновей. Затем после ряда других – Манлий Торкват [157]с обагренною кровью секирой. На плечо положил ему руку Камилл [158], отбивший у галлов римских орлов. Здесь, в элизии, они неразлучны. Но света новой жизни достигнув, смертельными станут врагами. Этой вражды страшнее станет иная, когда со скал Монека и альпийских снегов тесть сойдет на равнину, чтобы с зятем сразиться [159]. Дети мои! Отриньте от распрей гражданских души! Не терзайте отчизну грозною мощью своей! Это и ты осознай, кровинка моя, потомок богов! Меч опусти! Лучше взгляни на того великого мужа. Разгромивший ахейцев, он справляет триумф, поднимаясь на Капитолий [160]. Этот низвергнет Микены, Агамемнона крепость, Аргос возьмет, разобьет Эакида, внука Ахилла, мстя за поруганный храм Минервы [161]. Не пропусти и того, что речь произносит. Это великий оратор Катон [162]. А вот Сципионы, две молнии, Ливию испепелившие [163]. Вот могучий, не для славы живший Фабриций [164]. Вот Максим, сохранивший все то, чего достигли в веках другие, одним промедлением [165]. Знаю, что лучше иные отольют изваянья из меди. Мрамору, верю, придадут они большую живость. Будет блистательней речь их в судах. Смогут точнее они циркулем вычислить сферы и восхождение звезд. Ты же, о римлянин, правь человеческим родом! В этом искусство твое, созидатель державы. Побежденных щади и низвергай горделивых!
150
Мусей – в греческих мифах современник Орфея (его друг, сын, ученик), а на самом деле двойник. Его считали великим музыкантом, сыном богини Луны Селены. Уже Платон ассоциирует Мусея как представителя орфической поэзии с Орфеем. Сервий видит в Мусее теолога, занимающего следующее за Орфеем почетное место, и считает его учеником Орфея.
151
Вложенная в уста Анхиса концепция жизни и смерти – одна из наиболее интересных и вызывавших наибольшие споры частей VI книги. Поэт отходит от представлений Гомера и Гесиода о мире мертвых, становясь на позиции мистического учения о перевоплощении душ, восходящего к Пифагору и Платону, к учению орфиков, а также стоицизму Посидония, к последнему через посредников, в числе которых мог быть Цицерон. Эти строки «Энеиды» вписались в средневековые представления о загробном мире и оказали влияние на Данте, избравшего Вергилия своим проводником по аду и чистилищу. Оборот колеса, охватывающий тысячелетие, соответствует этрусскому секулярному учению и представлению о десяти веках, отведенных этрусскому народу.
152
Вергилий называет восемь городов Альбанского союза. Всего в союз входило 30 городов, но не все они, как уверяет Вергилий устами своего героя, были основаны альбанцами. Так же как Вергилий, Дионисий Галикарнасский считает Нумент и Габии городами, основанными альбанцами. Городок Collatia одни авторы считали сабинским, другие – латинским. Кора и Пометий (т. е. Suessa Pometia) были городами вольсков, а не латинян. Лагерь Инуя, отождествленный Сервием с Castrum Novum, был крепостью рутулов. Инуй (Inuus) – имя лесного божества, подобного греческому Пану и латинскому Фавну.
153
Ассарак – царь дарданов, сын Троса и Каллирои, дочери Скамандра, брат Ила и Ганимеда, отец Каписа, дед Анхиза. Вергилий вслед за Эннием считал Ромула сыном Илии, дочери Энея, и это не противоречило тому, что она принадлежала роду Сильвиев: по-гречески ule – лес, в латинском чтении – hyle (лат. silva), таким образом, Hylia – Лесная (Silvia).
154
Гараманты и инды – два народа крайнего Запада и Востока. Однако римским орлам никогда не удавалось долететь до Индии. Меотийские болота (Меотида) – ныне Азовское море. Либер (Освободитель) – римское соответствие Дионису, согласно мифу, совершившему поход в Индию.
155
Речь идет о Нуме Помпилии и его воинственном преемнике Тулле Гостилии. Триумф в Риме появился позднее, при Тарквиниях.
156
Вводя образ Брута, одного из основателей республики, Вергилий подчеркивает в нем не только непреклонность, какой должен обладать идеальный принцепс, но и страдания, связанные с находящейся в его руках властью. Видимо, это обусловлено теми трудностями, с которыми столкнулся Август в своей династической политике.
157
Тит Манлий Торкват – герой галльских войн, получивший почетное имя Торкват по шейной цепи (torques), которую совлек с убитого им в поединке галльского военачальника. Неоднократно избирался консулом, в том числе во время Латинской войны, в ходе которой в 240 г. до н. э. одержал блестящую победу над латинами и кампанцами. Известен своей суровостью. В конце республики воспринимался как образец добрых старых нравов, среди которых наряду с доблестью непреходящей ценностью считалась дисциплина – во имя неукоснительного ее соблюдения Манлий Торкват собственного сына, вступившего вопреки приказу в сражение, приказал казнить, несмотря на одержанную юношей победу.
158
Марк Фурий Камилл – полководец, прославившийся в войнах с эквами и вольсками и получивший командование в войне с этрусскими Вейями, которую успешно завершил, однако, не без участия Манлия Торквата, был обвинен в незаконном присвоении части добычи и оказался в изгнании. В связи с галльским нашествием был вновь призван на помощь и, как утверждали позднее римские историки, наголову разбил захвативших Рим галлов. После победы по его инициативе сожженный галлами Рим был восстановлен вопреки предложению народных трибунов переселить его население в незадолго до того покоренные Вейи. Именно за это Камилл был провозглашен вторым основателем Рима.
159
Имеется в виду столкновение завоевателя Галлии Цезаря с Гнеем Помпеем Великим. До трагической смерти дочери Цезаря Юлии, бывшей женой Помпея, оба полководца входили в первый триумвират и совместно вершили судьбы Рима. Перейдя в 49 г. до н. э. Альпы в районе Монека (современное Монако), Цезарь подошел к пограничной реке Цизальпинской Галлии Рубикону, перейдя которую совершил марш на Рим.
160
Луций Муммий Ахейский – пропретор 153 г. до н. э. в Испании, консул 146 г. до н. э., разрушитель Коринфа. Трудно понять и оправдать Вергилия, восхваляющего устами Анхиза этого самого отвратительного из римских полководцев, для которого у его современников не нашлось доброго слова.
161
Луций Эмилий Павел Македонский – консул 168 г. до н. э., разгромивший в битве при Пидне царя македонян Персея, возводившего свою родословную к Ахиллу. Анхизу, устами которого вещает Вергилий, Аргос и Микены должны были быть ненавистны и поэтому он мог приписать их разгром римскому полководцу, тогда как эти города давно уже лежали в руинах. Трудно сказать, почему Вергилий, нарушая хронологический порядок, говорит о Муммии раньше, чем об Эмилии Павле. Не потому ли, что он получил прозвище Ахейский за победу над ахейцами – в прошлом разрушителями Трои?
162
Марк Порций Катон Старший – великий оратор и знаток римской старины, блюститель староримских нравов, известный своим суровым цензорством, законами против роскоши, сопротивлением проникновению греческого влияния.
163
Публий Корнелий Сципион Африканский – победитель Ганнибала и Публий Корнелий Сципион Эмилиан – разрушитель Карфагена.
164
Гай Фабриций Лусцин – консул 278 г. до н. э., прославившийся своей твердостью и неподкупностью.
165
Квинт Фабий Максим, прозванный Кунктатором (Медлителем), – полководец эпохи 2-й Пунической войны, избиравшийся консулом пять раз. Герой Ганнибаловой войны, поднявший упавший в поражениях дух римлян, жестокий завоеватель Сиракуз. Избегая сражений и выматывая силы Ганнибала мелкими стычками, он практически обеспечил будущую победу Рима во 2-й Пунической войне. Попал в подготовленную карфагенянами ловушку и погиб в 208 г. до н. э.