В топонимических преданиях и мотивах кроется не просто история — нередко локусы мыслятся как современные места обитания дем или даже материализованные демы. Здесь проявляется нерасчленимость мифологического прошлого и настоящего. Вера в продолжение существования и активности дем в сильнейшей мере поддерживается памятью о мифологических связях местной топографии.
Судьбы дем по-своему драматичны и в этом смысле противостоят судьбам сказочных героев, которых они иногда напоминают. Геб, тело которого обросло морскими желудями и стало колючим и твердым, был обречен на одиночество, женщины чуждались его. Подобно сказочным замарашкам, заколдованным юношам и т. п., он однажды преображается, но это не приносит ему конечного избавления от бедствий. Геб — герой не сказки, а мифа, и судьба его связана не с личным самоутверждением, а с осуществлением функций культурного героя: он приносит людям бананы, а сам поднимается на небо, где становится луной («Как возникли бананы и луна»). Сходным образом летучие собаки, посещающие по ночам в облике юношей девушек, обречены оставаться демами и в финале превращаются в кокосовую пальму, которую срубают люди («Кокосовая пальма»).
Пространный миф о Нацре, свином деме, вобрал едва ли не все наиболее характерные особенности мифов маринд-аним, посвященных демам. В нем, в частности, нашла отражение и интерпретацию тотемно-мифологическая генеалогия того сообщества (базик-базик), которое вело родословную от первопредка-свиньи. Фантастическое превращение в свиней жителей деревни можно как будто расценить как жестокое наказание за поедание ими мяса животных, с которыми дема связан родством. Вместе с тем оно — следствие устроенного людьми в честь свиньи ритуала. Существенно, что так или иначе история человеческого коллектива начинается заново и генерирующую роль в ней играет Нацр, одновременно покровитель свиней, устроитель ритуалов в их честь и культурный герой. Странствия Нацра сопровождаются приключениями, воинскими подвигами, умиротворением различных локусов, созданием орудий, открытием огородных культур. Специального внимания заслуживает история появления у Нацра детей-молний. Мы видим здесь целую цепь мифологических трансформаций: Нацр сжигает ребенка старухи, принадлежащей к миру умерших; она вешает ему на шею корзину с костями мальчика; из костей возникают молнии. Позже мальчики-молнии составляют войско Нацра. После успешной битвы они отправляются на небо. Можно допустить, что вся эта плохо мотивированная цепь эпизодов возникает из необходимости объяснить тот первичный этиологический мотив, согласно которому Нацр, свиной дема, родоначальник тотемного сообщества, является первосоздателем макрокосма, в том числе и молний (его двойник Дивахиб прямо зовется отцом молний). Мифологическое творчество носит операционный характер и создает сюжеты, как бы раскручивая их в обратную сторону. Разумеется, у него есть свои законы и нормы. В данном случае известную роль сыграла сюжетная параллель «Нацр возрождает убитых свиней». Кроме того, не случайна, конечно, связь свиного демы с миром умерших. В варианте, записанном Неверманом, есть рациональное объяснение: Дивахибу «волей-неволей пришлось стать их приемным отцом». Такие логические толкования явно вторичны. Структурно мотив сожжения мальчика соответствует типовым трансформационным двухступенчатым операциям: новое явление, новый предмет обретают свой определенные формы в ходе уничтожения и преобразования предшествующего состояния.
Разумеется, мифы маринд-аним (как и вообще мифы) нельзя рассматривать исключительно в рамках одной лишь системы представлений о мире и ритуальной практики. Доля собственно художественная, относительно свободный вымысел в нем уже ощутимы достаточно ясно. Мифологическое сознание ставит творчеству жесткие границы и строго регулирует его, по внутри этих границ у него есть возможности варьирования и более или менее вольного выражения. Вот почему вовсе не обязательно в каждом эпизоде, мотиве, поступке персонажа и в его характеристиках непременно искать символический смысл и пытаться извлекать из них метафорическую семантику.
В связи с этом закономерно возникает вопрос о взаимоотношении мифов маринд-аним со сказкой. Сразу же надо отметить, что сказок, волшебных, животных и др., в привычном для нас смысле слова у маринд не зафиксировано, и это вполне закономерно: там, где в полной мере живут мифы, классическая сказка еще не определилась. Как показано фольклористикой на материалах разных народов, собственно сказка как бы вырастает из мифа, формируется через трансформацию, переосмысление, отрицание мифологических повествований. Складывание сказки происходит через размывание и постепенное преодоление таких важнейших признаков мифа, как вера коллектива в его сакральное значение, в его «историчность», как социально регулирующая и объясняющая функции, практическая направленность, включенность в ритуально-обрядовые комплексы. В сказках на первый план выступает собственно художественное начало, специфически-образное выражение чаяний и стремлений народа. Сказочный герой перестает быть носителем родовых, коллективных представлений и интересов, первопредком, культурным героем и т. д. Наконец, в самой структуре волшебные сказки явственно отличаются от мифов, строятся по своим сюжетно-композиционным моделям. Можно заметить, что в мифах маринд-аним уже наличествуют элементы сказочности — в сюжетике, в образах персонажей, в некоторых коллизиях. С другой стороны, в них есть и элементы героического эпоса: как известно, этот вид народной поэзии также возникает в недрах мифологической героики. Сопоставление с мировым фольклором позволяет выявить в мифах маринд-аним множество разнообразных сказочных и эпических параллелей. Таков уже упоминавшийся мотив принесения героя-младенца водой («Канхар»). Таковы тема суженой или суженого — героев, предназначенных друг другу, — и связанные с нею мотивы поисков суженой, борьбы за нее, похищения ее соперниками, сопротивления ее «незаконным» претендентам.