В это время младенец поднял крик. «Как бедняжке не плакать! — думал живший в доме ручной попугай. — Ведь ему давно пора сосать грудь!»
— Тише, тише, малыш! — пробовал успокоить попугай младенца, но тот вопил пуще прежнего.
Тогда попугай взлетел, сел на голову мёртвой хозяйки и с размаху клюнул супая в головку члена. Брызнула кровь. Свернувшись, она потемнела и с той поры у здешних попугаев клюв совсем чёрный.
Наконец, вернулся хозяин дома.
— Что с малышом, он просто зашёлся от плача! — воскликнул отец.
— Супай убил твою жену! — объяснил попугай. — Он побежал вон в ту сторону, а я успел оторвать ему кончик пениса.
Овдовевший индеец выскочил из дома и увидел кровавый след. Собрались соседи. Они поскорее зарыли женщину в землю и направились в лес. Следы привели к пещере, которая зовётся у нас пещерой Летучей Мыши.
Злого духа решили выкурить дымом. Принесли десять корзин жгучего перца, подсушили, развели у входа пещеры костёр и стали бросать перец в огонь. Из глубины горы послышались странные звуки — там был целый город супаев и вот они все начали задыхаться. Как только самки, самцы и детёныши выскакивали наружу, индейцы забивали их насмерть дубинками. Наконец, появился супай, погубивший женщину.
— Я, я виноват! — кричал он, сжимая в руке свой кровоточащий пенис.
— Ах, вот ты где! — отвечали индейцы. Они окружили его и били до тех пор, пока не превратили в кашу.
Одну девушку-супая индейцы повременили убивать. Решили, что из неё получится нянька присматривать за младенцами. Сперва эта девушка делала все, что ей велено, и люди были ей довольны, но затем проявился её злой нрав. Как-то раз все работали в поле. Чертовка тоже работала. Из дома послышался плач ребёнка и няньку отправили последить за младенцем. Вскоре плач прекратился, но девушка почему-то не возвращалась. Обеспокоенная мать пошла глянуть, в чем дело. Ребёнок был мёртв: чертовка скушала у малышки весь мозг, а сама убежала в лес.
6. Хури-хури
В канун Рождества наши предки взяли духовые ружья и пошли в лес. Убили несколько обезьян, мясо стали коптить. Когда мёртвую обезьяну подносишь к костру, от жара её черты искажаются будто в улыбке, руки шевелятся сами собой. Кто-то нашёл, что выражение лица мартышки в этот момент сильно напоминает жену вождя, занятую приготовлением кукурузного пива. Шутка имела успех. Каждый норовил сунуть свою обезьяну ближе к огню, некоторые сами от смеха чуть в костёр не попадали. Тальке глухой не участвовал в общем веселье. Бедняга решил, что смеются над ним, обиделся и с досады ушёл в чащу.
Возвращался он поздно вечером. Отблесков костра нигде не было заметно. Не сразу отыскав поляну, на которой располагался лагерь, индеец застал товарищей спящими и, похоже, давно — огонь погас и даже угли остыли. К счастью, он вспомнил, что проходя по лесу, видел в отдалении струйку дыма — примерно там, где над деревьями возвышалась скала. Теперь он заспешил в том направлении, надеясь раздобыть головешку.
Вот и скала, в ней пещера. У костра дремлет старушка. Опасаясь разбудить спящую, индеец приблизился. Костёр был сложен из человеческих костей. Взяв две из них в руки, глухой бросился прочь, но не прошёл и ста шагов, как кости погасли. Он повернул назад, но теперь старуха проснулась.
— Зачем ты сюда явился? — процедила она неожиданно злобно.
— Мне бы огня, а то наш погас, — ответил индеец.
— А ты не смеялся над мёртвыми обезьянами? — перешла старушка на шёпот. Она отвернулась, так что глухой не сразу понял вопрос, догадаться о смысле которого он мог только по движению губ.
— Нет, нет, я не смеялся, я рассердился, сбежал от них в лес, — лепетал он.
— Знаю, знаю, — успокоилась ведьма. — а теперь слушай: сейчас к вам на стойбище сыночки мои придут, хури-хури. Ты как пойдёшь туда, спрячься в какой-нибудь яме, чтобы тебя не заметили!
Глухой послушался. В полночь задул ветер, грянул гром и продолжал грохотать не переставая. Из зарослей выбежали хури-хури, громко и бодро крича:
— Хури-хури-хури-хури!
Они подбежали к спящим, вырвали им глаза и скрылись так же внезапно, как появились.
Утром человек выбрался из укрытия. Слепые беспомощно толкались, падали и просили отвести их домой. Глухой связал их верёвкой и повёл к обрыву над озером, что у подножья горы Сумако.
— А теперь перед вами канава, все разом — прыг! — скомандовал он. Слепые кувырком полетели в воду и превратились в лягушек.
Через некоторое время после того, как случилась эта история, охотники проходили мимо старого дуплистого дерева.
— Хури-хури-хури-хури! — послышалось из дума.
Индейцы кинулись собирать хворост. Обложив валежником ствол и насыпав поверх жгучего перца, подпустили огня. Задыхаясь и кашляя, хури-хури вылезли наружу и падали в пламя. Тех, кто корчился дольше других, добивали палками. Вдруг появилась девушка хури-хури с необычно светлой кожей. Она сумела забраться по стволу вверх и, вцепившись в ветки, принялась молить о пощаде; говорила, будто никого ещё в жизни не убивала. Нашёлся холостяк, который привёл её к себе в дом. Из этого вышло мало хорошего. Молодая жена завела такой обычай: подзовёт какого-нибудь мальчика, якобы, поискать у него вшей в волосах, а сама возьмёт и задушит, а мозг высосет. В конце концов она и у мужа высосала мозг и убежала в лес. Там у неё родился сын. Эта парочка произвела на свет новых хури-хури, расплодившихся взамен прежних.
7. Горшок с мясом
Если стрелы индейца из племени карихона не смочены ядом кураре, ему лучше вовсе не думать об охоте на обезьян. Между тем в одной деревне запас кураре иссяк. Решили немедленно отправиться за ядом. Идти вызвалось человек пятьдесят.
— Ты тоже пойдёшь! — велел один из воинов пленнику, много лет назад захваченному при набеге на деревню племени уитото, да так и оставшемуся с карихона.
— Надеюсь, ты помнишь, собака, что мясная пища не для рабов! Это я к тому, что придётся тебе готовить! — объяснил воин, ухмыльнувшись.
Много ли отравы достали индейцы, где и как её раздобыли — об этом в точности не известно. Но только на обратном пути предводитель отряда начал подумывать, что не худо бы настрелять дичи — запасы все давно съедены. Остановились, выбрали желающего и велели ему быстрее бежать вперёд, да постараться добыть тапира.
— Дом уже близко, — предложил кто-то, — пусть сразу несёт мясо в деревню, а нам оставит только сердце, печень и лёгкие.
На том и порешили, и охотник заспешил по тропе. К концу следующего дня индейцы вышли к берегу речки.
— Смотрите, наш друг не подвёл нас! — указал предводитель на верёвку, один конец которой был привязан к корню дерева, а другой уходил в воду.
Подойдя ближе, охотники увидели на конце верёвки какие-то потроха.
Люди повеселели, побросали вещи на прибрежный песок, бросились разводить костёр. Вскоре пленник уже снимал пену с закипевшего бульона.
— Буль-буль-буль, буль-буль-буль! — пел горшок с мясом, а повару почему-то слышалось:
— Отведай меня, отведай меня!
Впрочем на языке карихона эти слова плохо отличимы от бульканья. И тут пленника осенило: горшок хочет, чтобы он, повар, выпил хотя бы отвар, раз уж мясо рабам заповедано. Но почему? Да потому, что в горшке, вероятно, вовсе не потроха тапира, убитого ушедшим вперёд товарищем, а что-то иное.
— Эй, нельзя это есть, выбросим, а ещё лучше пусть так и варится, да только без нас! — пытался образумить слуга хозяев.
Куда там! Его чуть не утопили, обвинив в нежелании кормить народ. В смущенье и страхе повар пригласил охотников к трапезе. Он до последней минуты надеялся, что сопровождавший группу пятилетний мальчик, его добрый приятель, останется не накормленным. Но мальчика разбудили и тот не успокоился, пока не получил своей доли. Все, что мог сделать повар, это отрезать любимцу кусочек поменьше да похуже.