С перевала хребта, оставив за спиной выжженную ночью долину, сын моря и солнца смотрел на холмы в которые рухнуло третье солнце. Множество самых различных холмов, покрытых лесом и нет. Между ними струились зелёные полосы священных рощ. Дежавю. Сын моря и солнца уже однажды видел этот пейзаж. Когда и где? И было ли вообще? Но сам пейзаж уже был в его голове. Он знал это место. Знал каждый его куст. Быть может его знание было наследственным, полученным вместе с ДНК. Или навеянным магнитными полями, когда он ещё только плескался в капсуле своей. Здесь где-то было то, что он искал – подсказывало что-то в глубине. Охотник просыпался. Путь подходил к концу. Разумнее всего взобраться на вершину и обозреть от туда край холмов. С перевала плохо его видно. Сын моря и солнца бодро спустился вниз по дороге, в долину между холмов. Близость цели прибавила сил. Ноги шустро несли. На изгибе дороги у подножья холма, сын моря и солнца свернул влево и полез по склону вверх. Частые и тонкие деревья стремились не пустить его вверх и потому первые сто метров вверх он едва прошёл за час. А дальше было проще. Только вверх пока не оказался на вершине. Сколько раз смотрел он сверху вниз, всходя вместе со своим солнцем на небосводе. И в этот раз перед ним лежали снова земли. И лежали они не плоской картинкой с большой высоты, когда даже самая высокая гора не более чем прыщ. Земли лежали в самом своём живописном виде, в пол оборота, открывая свой рельеф и свой простор. Взобраться вверх и дышать свободным воздухом, чистым от испарений подножья.
Вершина была не пик, а плоской и широкой. Вид с одного края открывался один, а с другого другой. И каждый раз на совершенно разные края. Обойдя по периметру вершины, сын моря и солнца увидел металлический холм. То было солнце упавшее здесь. Холм был блестящий новизной и металлом. Его долго будет поглощать время. Сын моря и солнца пустился в путь к нему, уже без дороги, напрямик по целине, сквозь лес и болота, подъёмы и спуски. Зелень пыталась его поглотить войдя в сговор с ненасытной топью. В один момент, когда в ложбинке на небольшой возвышенности надо было перейти ручеёк, путь к переправе преградил лес. Кусты не выше плеч. Сын моря и солнца пошёл сквозь них, но они не пускали его, сплетясь друг с другом ветками как, застёжка молния, как липучка. Они опутывали члены, сковывали движения, цеплялись за одежду. Устав в неравной с ними борьбе, сын моря и солнца сел на землю. Он опустился под кроны кустов, так и не пройдя и пары метров сквозь пружинящий, безлиственный клубок. Сын моря и солнца сел на кочку. Он снова стал маленьким, когда деревья большие. И сцепившиеся деревца, стали волшебным лесом, под густой сенью которой был свой мир. На четвереньках сын моря и солнца пополз меж стволов деревьев, легко преодолев лес, который требовал коленопреклонения.
Третье солнце упало на склон холма и скатилось по нему вниз, подминая деревья. Оно оставило после себя опалённую просеку. Ночная прохлада и дожди остудили его опалённый корпус и потушили разгоравшийся вокруг лесной пожар. Когда сын моря и солнца пришёл к упавшему третьему солнцу, его корпус уже не трещал остывая и не излучал жар. Он был холоден. Сын моря и солнца обошёл корпус и нашёл место, где можно было забраться на тело солнца. В этом месте дерево задержало движение горячего шара вниз по склону. И по этому несломавшемуся дереву сын моря и солнца забрался на круглый корпус. На четвереньках, цепляясь за неровности, чтобы не упасть вниз, сын моря и солнца добрался до люка и постучал.
Ему открыла девушка – дочь солнца и ветра. Он шлюзовался.
– Привет! Долго ты добирался.
– Упал в море.
– Как там на улице?
– Ты разве не выходила?
– Нет. Ты же видел куда я упала. Из-за этого здесь такой кавардак. Всё послетало со своих мест. Пришлось наводить порядок. Извини, но не всё ещё успела.
– Да ладно. Чего уж там. Главное, что ты цела. Ничего не поранила?
– Нет. Ни царапины. Но все лампы в машине побились. До сих пор пылесосю и вычищаю осколки из блоков. Ты пешком сюда шёл?
– Да. Упал в море и корпус раздавило на глубине. Всё утонуло.
– Как там мир наш новый? Мы его будем возрождать?
– Потухает. Надо строить новый мир.
– Ведь мы для этого с тобою здесь. Мы новые люди, нас создали, как резервный вариант для тех, кто живёт здесь. Мы то с чего они начали.
– Угу. И я видел чем они кончили.
– Неужели всё так плохо?
– Разумные здесь только механизмы. Их железная логика пережила неустойчивый разум своих создателей.
– Мы будем лучше. Не повторим их ошибок. Ты же их все знаешь.
– Да. Мы будем лучше. И жизнь этой планеты снова вернётся к своим собратьям у звёзд.
– И на небосводе снова станет на одну разумную искорку больше… Ты голоден?
– Немного.
Дом повешений. Будильник.
– Д-р-р!
– Бах!
– Тук. Дзынь. Дзын.
Пуля вдребезги разнесла зазвонивший будильник. Пора вставать. Сейчас снова набегут соседи. Будут выяснять, что случилось. Всё ли в порядке. Есть ли у него разрешение на револьвер. Нормален ли он или нет. Явиться, вызванный ими патрульный бот. Будет составлять протоколы и акты.
Как он ненавидит будильники. Но без них он не жилец на этом свете. Этот враг рода человеческого единственное устройство, которое действительно помогает ему в этой жизни. Он не приспособлен к жизни без них.
– Нет, он не сможет этого. Он такой наивный. Он не приспособлен к жизни.
Вот типичный образчик речей, которые говорят всевозможные доброхоты до защиты слабейших, которые как из под земли возникали каждый раз рядом с ним, когда он оказывался в ситуации требовавшей его решения. А ведь он их даже не звал. Он ведь живёт и значит он вполне приспособлен к жизни. Если кому-то что-то нужно, то это не значит, что это должно быть нужно всем.
Запах пороха выветрился из комнаты. Ни кто не проявлял ни малейшего признака беспокойства по поводу стрельбы в его квартире. Сквозь задёрнутые портьеры пробивался свет зарождающегося дня.
– Ладно.
Встал, подошёл к окну и распахнул его.
– Что никого не интересует, что случилось?! – крикнул он в окно.
Где-то очень далеко внизу в черноте терялся двор. Солнце никогда его не освещало – мешали высокие стены дома-башни. Как колодец.
– Заткнись! Достал уже! – донеслось с нижних этажей через полминуты, в течении которых ответивший судя по всему размышлял, стоит ли вообще отвечать.
Привыкли. Никого больше не интересовала его особа и трагическая участь будильников, которые он расстреливал каждое утро.
Рядовая, типовая, серая и обшарпанная, многоэтажная, с тысячами квартир, коробка дома. Башня возвышавшаяся над городом у подножия холма. Её сёстры на индустриальных, производственных планетах, сотнями составляли номерные спальные кварталы. Стены последний раз крашены при строительстве дома. Коридоры с рядами дверей квартир и запах мусоропровода. Кое-где сохранились лампы. Потрескивая и мигая, они капали свет в серую гнетущую атмосферу.
Вечером по пути домой он купил себе новый будильник. Лавочника, у которого он покупал каждый вечер будильник, наконец прорвало любопытство и он спросил, отсчитывая сдачу:
– Что вы с ними делаете?
– Я их ем, – грубый ответ, но вечер после рабочего дня не лучшее время для расспросов про то, что вас не касается. Больше он не будет здесь покупать будильники.
– Этот тип за прилавком тоже много о себе думает. У него слишком длинный нос. Не его ума это дело, что я делаю с будильниками. Раз покупаю, значит нужны для чего-то. Мариную я их. На зиму, – ворчал про себя, идя по растрескавшемуся асфальту тротуара до дома со своей ячейкой-квартирой. Тротуар был ровесником башни. Положенный один раз он больше ни разу не подновлялся. Жара и холод делали своё дело – асфальт растрескался, стаптываемый бесчисленными ногами прохожих, но сквозь трещины не проросла ни одна травинка. Отсюда, снизу, было видно, что дом уходит прямо в небо и теряется там в высоте. Линия освещённых окон поднималась до трети высоты башни, а выше только чёрные и пустые глазницы окон нежилых квартир уходили в бесконечность, клубившуюся тяжёлыми, серыми, беспросветными тучами испарений города, которые почему-то скапливались вокруг башни.