Наутро, восставши от сна, Алкиной пошел с Одиссеем на площадь, а Паллада Афина, между тем приняв образ царского глашатая, сзывала туда же феакийских граждан. Вскоре все собрались и заняли места. С великим удивлением смотрели феакийцы на Одиссея, которого Паллада озарила красотою несказанной, возвеличила стан и придала вид цветущей юности, чтобы вернее расположить к нему сердца феакийских граждан. Тогда царь Алкиной, поднявшись с места, представил странника как почетного гостя народу, прося помочь ему вернуться в отечество, для чего снарядить новый корабль и отпустить с ним пятьдесят двух из самых отважных гребцов. Затем, пригласив к себе на пир всех старшин народа, царь повелел позвать также и певца Демодока, чтобы он своим божественным пением услаждал сердца пирующих.
Когда кончилось собрание, избранные гребцы отправились на пристань и снарядили лучший корабль; потом, приглашенные Алкиноем, вступили во дворец, чтобы принять участие в пиру. Там уже все было полно народом — и дворы, и притворы, и горницы. Двенадцать овец, восемь свиней и два жирных быка были убиты и приготовлены к пиру. В это время глашатай ввел любимца муз, слепого певца Демодока, и посадил его посреди гостей на богато украшенном стуле, а над головой его повесил лиру. Затем придвинул к нему стол, предложил яства и наполнил чашу вином, чтобы он мог пить, когда пожелает. После того как все насладились сладким питьем и едою, раздалась песнь слепого певца, знаменитая песнь о борьбе Одиссея и Ахилла, Пелеева сына. Едва Одиссей услышал свое имя, как поспешно закрыл свою голову пурпурной мантией, чтобы феакийцы не заметили слез, струившихся у него из глаз. Когда же вдохновенный певец умолк, Одиссей, отерши слезы, снял с головы мантию и, наполнив кубок вином, совершил возлияние бессмертным богам; но как только певец, уступая просьбам благородных феакийцев, вторично запел, Одиссей снова закрыл мантией свою голову. Слез не заметил никто, кроме царя Алкиноя, сидевшего подле. Он встал со своего места, обратился к гостям, приглашая их окончить пир и идти на площадь, чтобы показать пришельцу искусство свое в разных играх. За ним последовал и слепой певец, ведомый глашатаем. Когда собрались все на площадь, покрытую шумной толпой народа, благородные юноши начали испытывать свои силы в беге, бросании диска, борьбе.
По окончании игр Лаодам, сын царя Алкиноя, красивейший из юношей феакийских, вышедший из боя победителем, обратился к друзьям с такими словами: «Други, не спросить ли нам чужеземца, в каких играх искусен он? С виду он прекрасен, плечи и руки преисполнены силы, ростом высок, годами также не стар, разве только претерпленные им страдания истощили его». Все согласились, и Лаодам, выйдя на середину, так сказал, обратись к Одиссею: «Прими и ты, отец-чужеземец, участие в наших играх — наверное, ты искусен в них. Сила мышц — лучшая слава для мужа. Яви же нам свою силу: изгони печальные думы из души твоей: путь уже недалек, корабль стоит, качаясь на волнах, и спутники твои готовы». Одиссей отвечал: «Уж не обидеть ли хочешь ты меня своим предложением? Юноша! Мне не до игр. Камнем лежит на душе у меня горе. Много бед испытал я, немало трудов перенес и ныне сижу перед вами, крушимый тоской по отчизне, и об одном лишь молю, чтобы помогли мне бессмертные боги воротиться домой». Но юный Эвриал ответствовал на это с колкой усмешкой: «Нет, странник, ты не похож на героя и бойца, ты скорее торговец, жадный до барышей». При этих словах гневом закипело сердце Одиссея, и, сдвинув брови, он отвечал Эвриалу: «Кичлив ты, юноша, и слова твои обидны! Ты — пример того, что боги не всегда оделяют смертного красотой и мудростью вместе. Прекрасен ты, нет слов, но недостает тебе разума. Посмотри, как своей дерзкой речью ты возмутил мое сердце. Ты мнишь, что в боях я неопытен, но знай, что еще юношей я был из первых бойцов. И теперь, хотя скорби и лишения истощили меня, я все-таки готов испытать себя — так оскорблен я твоими словами!» Сказав это, Одиссей приподнялся с места, не спуская мантии с плеч; потом взял огромный тяжелый диск, тяжелее всех, которые обыкновенно бросали феакийцы, крепко сжал его могучей рукой и с размаху метнул вдаль. Страшно засвистел диск, разрезая воздух. Феакийцы в испуге нагнули головы. Упал он дальше всех прежде брошенных дисков, и Паллада Афина в образе феакийца, отмечая знаком то место, где он упал, сказала: «Странник, твой знак и слепой найдет — лежит он отдельно от всех и дальше всех. В этом состязании, будь уверен, ни один феакиец не только не превзойдет тебя, но и не сравнится с тобой». Одиссей возрадовался, встретя благосклонного судью, и радостно воскликнул: «Теперь ваш черед, юноши! Бросайте! А после вас снова брошу и я, быть может, диск мой упадет не ближе ваших, а, может быть, и дальше. Пусть выйдут и другие из вас, кого побуждает отвага, и попробуют состязаться со мной в иных играх. При всех оскорбленный, я вызываю всех на рукопашный бой, борьбу и состязание в беге, всех, кроме одного Лаодама: я его гость. Но знайте, что я не безопытен в боях и лук натяну как никто; один только Филоктет меня в этом побеждал, когда мы, ахейцы, бывало, перед вратами Трои состязались в стрельбе; а копье могу метнуть — что никому так не добросить и стрелы. Только в скорости бега, быть может, феакиец меня превзойдет — борьба с волнами и голод изнурили меня».