Одиссей и Лаэрт
(Гомер. Одиссея. XXIII, 344–372; XXIV, 205–412)
Наутро Одиссей проснулся на рассвете и сказал супруге: «Много мы, дорогая, претерпели с тобой бед — я на чужбине, а ты здесь. Но теперь мы снова вместе — наблюдай же за всеми богатствами в доме; а то, что убыло, все вознаградится добычей войны или подарками. Я же пойду к своему отцу, который сокрушается так обо мне. С восходом солнца по всему городу разнесется весть о гибели женихов, поэтому будь осторожна, удались со служительницами наверх, запрись там и никого к себе не пускай». Сказав это, Одиссей вооружился, разбудил Телемаха, Эвмея и Филотия; они также взяли оружие и все вместе пошли за город к дому Лаэрта, никем не видимые, ибо Афина скрыла их в облаке от взоров людских.
Вскоре достигли они жилища Одиссеева отца. Дом его был окружен разными хозяйственными постройками, где работники собирались обедать и спать и где жила также старушка рабыня, прислуживавшая старцу Лаэрту. Остановившись у двора, Одиссей сказал Телемаху и обоим пастухам: «Идите вы в дом и приготовьте нам яства, а я между тем пойду искать родителя и испытаю, узнает ли он меня или нет после столь долгой разлуки». С этими словами Одиссей отдал пастухам свое оружие и пошел в сад. Лаэрт был там и окапывал деревце, разрыхляя вокруг него землю. Одеяние его было очень бедно: хитон, весь в заплатах, обувь изношенная, на голове шапка из козьей шкуры, а на руках для защиты от колючек терновника — кожаные рукавицы. Одиссей, увидев дряхлого старца в таком жалком виде, огорчился до глубины души и, прислонясь к стволу грушевого дерева, заплакал, Он готов был тотчас же броситься в объятия отца и открыться ему, но удержался, чтобы испытать его сначала. «Ты, я вижу, старец, искусен и знающ в садовом деле, — сказал он, подойдя к Лаэрту. — Сад твой в большом порядке; видно, что ты о нем печешься, но не рассердись на меня, если я тебе скажу, что о тебе, видно, мало заботятся, и в таких летах ты так бедно и нечисто одет. Уж, наверное, не за леность в работе твой господин тобой недоволен. Да, впрочем, у тебя и вид не работника. В твоем облике и стане есть что-то царское! Но скажи мне, кому же ты служишь и чей это сад? И как называется эта страна? Действительно ли это Итака, как сказал мне некто, повстречавшийся мне, когда я шел сюда? Неприветлив был этот человек и ничего мне не отвечал, когда я стал его расспрашивать об одном жителе Итаки, бывшем некогда у меня гостем и которого я хотел бы видеть. Тебе нужно знать, что несколько лет тому назад случилось мне принять в дом свой странника — разумного такого я и не встречал никогда. Родом он был с Итаки и говорил, что отец его — царь Лаэрт, сын Акрисия. Угощен он был мною весьма дружелюбно и при отъезде его я подарил ему семь талантов золота, серебряную чашу, двенадцать покровов, столько же хитонов и мантий да, кроме того, четырех рабынь, искусных руководельниц, которых он сам выбрал».
Выслушав его, Лаэрт отвечал, проливая слезы: «Да, чужеземец, Итака это; но давно ею уже завладели буйные, не ведающие правды люди; и подарки твои гостю пропали: не одарит он тебя щедро за них, ибо его нет здесь. Но скажи мне, сколько лет прошло, как ты принимал у себя этого странника? Ведь это был мой несчастный сын, Одиссей, тело которого давно уже, может быть, съели рыбы морские, или расклевали хищные птицы! Поведай мне также, кто ты такой? Из какой страны? Где остановился твой корабль и где твои спутники? Или, быть может, ты прибыл на чужом корабле и один высадился на берег?» — «Родом я из Алибанта, — сказал Одиссей, — сын Афейда и зовусь Эпиритом; плыл я из Сикапии и бурей был занесен к здешним берегам; корабль же мой оставил я далеко от города. Сын твой посетил меня пять лет тому назад. Отплытие его от меня сопровождалось счастливыми предзнаменованиями, и мы весело расстались, надеясь еще не один раз увидеться». Лицо старца при этих словах отуманилось печалью; он наклонился, взял в обе руки по горсти земли и с тяжким вздохом посыпал ею свою седую голову. Одиссей не мог долее сдерживаться, бросился к отцу, обнял его и говорил, покрывая поцелуями его голову: «Я Одиссей, сын твой, возвратившийся снова к тебе после двадцатилетнего отсутствия. Перестань плакать и кручиниться: буйных женихов уже нет более — я их всех истребил». — «Если ты подлинно сын мой, — отвечал Лаэрт, — то покажи мне какой-нибудь знак, по которому бы я мог тебя признать». — «Во-первых, — сказал Одиссей, — посмотри: видишь ты этот рубец — след раны, нанесенной мне вепрем, когда я охотился на Парнасе у моего деда? Кроме того, я могу тебе перечесть все деревья, которые ты мне подарил, когда я еще был ребенком. Ты дал мне тринадцать грушевых деревьев, десять яблонь, сорок смоковниц и пятьдесят виноградных лоз с чудными гроздьями». При этом перечислении сердце старика сильно забилось, колена задрожали от радости, и он без чувств упал в объятия сына. Наконец, придя в себя, он воскликнул: «О владыка Зевс! Если беззаконные погибли, значит боги еще существуют на небесах! Но, страшусь, теперь итакийцы пойдут все против нас, горя отмщением». — «Будь спокоен, отец, — отвечал Одиссей, — и не тревожься этим; пойдем лучше в дом, где Телемах и пастухи приготовили нам уже яства». Войдя в горницу, они застали Телемаха и остальных разрезающими мясо и готовящими вино к столу. Лаэрт с помощью прислуживавшей ему старушки рабыни омылся, натерся елеем и, надев красивую мантию, снова вошел в горницу. Богиня Афина придала прямизну и стройность его стану, так что все, увидя старца, изумились, а Одиссей сказал ему: «Наверное, кто-нибудь из небожителей, о отец, озарил лицо твое такой красотою и выпрямил так стан твой!» — «Призываю богов в свидетели, — отвечал Лаэрт, — что если бы вчера я был таким, как сегодня, или каким был, когда, предводительствуя кефаленской ратью, взял Нерикон на Эпирском берегу, то этой рукой заставил бы многих из женихов припасть к твоим коленам, прося о пощаде!»