Разумеется, Петербург стоит не на бесплодных землях. «Нева удобряет и орошает землю в своей пойме. Почвы в Петербурге плодоносны, здесь всегда жило много крестьян[45]». На сегодняшний день вокруг Санкт-Петербурга количество болот никак не больше, чем вокруг Москвы или Новгорода.
Для чего же мы до сих пор продолжаем говорить о бескрайних болотах? Быть может, чтобы показать, какими неимоверными трудами стоило осушить эти места, дабы хотя бы начать строительство. Кстати, Петербург не построен на костях несчастных невольников. Начиная с 1703 и по 1717 год его строили «даточные люди» (люди, которым за работу выдавали плату) в три, а потом в две смены. Смены продолжалась с 1 апреля по 1 июля и с 1 июля по 1 октября. То есть, люди приходили, трудились четыре месяца, после чего забирали жалование и отправлялись к своим семьям. Никого не загоняли на работу кнутами, кормили тоже прилично. Смертность, конечно, была, но такого чтобы десятки тысяч вдоль дороги… разумеется, нет.
После 1717 года «…строили его исключительно вольнонаемные, оброчные крестьяне… и… беглые. В Петербурге их принимали и давали им работу»[46]. Таким образом, Петербург уже в самом начале своего существования сделался городом свободы. Тем не менее не то что приезжие, а многие экскурсоводы, рассказывая о строительстве Петербурга, продолжают утверждать, будто город построен на костях. Будто хоронили возле дорог, а потом на месте старых дорог ставили дома.
К слову, в Петербурге все время, что я его знаю (а это с самого рождения), постоянно и повсеместно что-то роют. Меняют трубы, устраняют скрытые неполадки, но при этом не было ни одного сообщения, что строители наткнулись на кости своих предшественников.
В Петербурге нет ужасов, которыми привыкли «завлекать» к себе другие европейские города, у нас нет ничего напоминающего знаменитую чешскую костницу германского музея расчлененных трупов или итальянского музея скелетов. Тем не менее, город принято изображать зловещим. Почему? Дело в том, что ужасы Санкт-Петербурга – часть его фольклорной и литературной традиции, у истоков которой стояли такие корифеи как Пушкин, Дельвиг, Гоголь и Достоевский. В XVIII веке особое место в литературе занял полный жути святочный рассказ, а за ним появились первые созданные талантом писателей и поэтов петербургские ужастики.
И вот уже всплывают старинные пророчества. То вынырнувшая из какой-то канавы кикимора прокричит скрипучим голосом: «Городу быть пусту!», то герои Мережковского устроят «ля шкандаль» на ровном месте: «Попомни меня! – воскликнула Марья пророчески. – Питербурх не долго за нами будет. Быть ему пусту!.. Быть пусту быть пусту! К черту в болото провалится! Как вырос, так и сгинет, гриб поганый. И места его не найдут, окаянного!»
Относительно кикиморы отнюдь не шутка, в протоколах Тайной Канцелярии сохранились допросы дьякона Троицкой церкви, который эту самую страхолюдину узрел и произнесенные ею слова слышал. Кстати, в Канцелярию он загремел после того, как отказался кричать «многия лета» новой царице Екатерине I. «М. И. Семевский относит к 1722 году слухи о зловещих знамениях в Петербургском Троицком соборе, снова кто-то крикнул знаменитое: “Петербургу быть пусту!”, и клич был подхвачен. Волнения, возникшие сначала среди духовенства, быстро охватившие весь город, в частности, дьякон от Троицы, который первым разнес слух о грозящем запустении Петербурга, был осужден на три года каторги»[47].
«Старики сказывают, – на Петербургской стороне, у Троицы, ольха росла высокая, и такая тут вода была, лет за десять до построения города, что ольху с верхушкою залило, и было тогда прорицание: как вторая-де вода такая же будет, то Санкт-Петербургу конец, и месту сему быть пусту А государь император Петр Алексеевич, как сведали о том, ольху срубить велели, а людей прорицающих казнить без милости. Но только слово то истинно, по Писанию: не увидеша, дондеже прииде вода и взят вся…»[48].
Возможно, действительно стояло когда-то громадное дерево у Троицкой пристани. Ольха ли это была, береза, ива или сосна – различные легенды называют дерево как кому больше нравится. Сему дереву традиционно поклонялись живущие в этих местах карелы – очень может быть, язычники часто поклоняются деревьям, тем более старым, с изогнутыми стволами.
Часто в качестве такого дерева фигурирует сосна с причудливо искривленной вершиной, росшая на берегу Невы примерно там, где сейчас находится Петроградская набережная. На дереве сами собой зажигались огоньки святого Эльма – электрические разряды в виде светящихся пучков. Огоньки вспыхивали именно на такой высоте, до которой должна была подняться вода при приближающемся наводнении, и жрецы предсказывали бедствие. Есть версия, что на дереве появлялись не просто огоньки, а свечи. И вот однажды к этому почитаемому язычниками дереву подошел Петр с солдатами и приказал срубить его, ибо сие дерево есть идол. Это достаточно обычный поступок, христиане традиционно уничтожали языческие капища.