На деле, между 19 января и 25 февраля 1730 в московском обществе ходили не 3, а 13 конституционных проектов. И в этом корень беды: не смогли договориться. Когда же Анна Иоанновна разорвала «Кондиции» Верховного Тайного Совета (т. е. конституцию послепетровской России) разобщеность «верховников» помешала им воспротивиться этому.
Само их появление объясняют просто: мол, Петр прорубил окно в Европу, вот и хлынули европейские идеи. Это неверно. Еще 4 февраля 1610 г., когда конституционной монархией в Европе и не пахло, Боярская дума приняла вполне цельный, по словам Ключевского, «основной закон конституционной монархии, устанавливающий как устройство верховной власти, так и основные права подданных»[143] («конституцию Салтыкова» ). Даже стойкий критик русской политической мысли Б.Чичерин, признает: документ «содержит в себе значительные ограничения царской власти; если б он был приведен в исполнение, русское государство приняло бы совершенно иной вид» . События 1610-13 гг. не дали конституции Салтыкова воплотиться в жизнь, но она явилась не на пустом месте. Она отразила уходящую вглубь веков русскую либеральную традицию.
В основе представлений, будто все либеральное и гражданское в России проникло через петровское «окно» , лежит незнание фактов. Увы, русские предреволюционные интеллигенты выросли на этих представлениях и именно их передали, уже в эмиграции — молодым тогда западным историкам России — Р.Пайпсу, братьям Рязановским и др. Ложная концепция, расцветшая на почве этих представлений, гласит: Москва вышла из-под ига Золотой Орды преемницей этой орды, свирепым «гарнизонным государством» .
На деле, Москва вышла из-под ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем ее западные соседи. Эта «наследница Золотой Орды «первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего средневековья, церковную реформацию, чья суть — в секуляризации монастырских имуществ. Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада, Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость.[144]
Пишет Иосиф Волоцкий, вождь российских контрреформаторов: «С тех времен, когда солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси — в домах, на дорогах, на рынке все, иноки и миряне, с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, отступников христианства… А от митрополита еретики не выходят из дому, даже спят у него» .[145]
Это прямое свидетельство, живой голос современника. Так и слышно, сколь горячи и массовы были тогда споры — «в домах, на дорогах, на рынке» . Похоже это на пустыню деспотизма?
Соратник Иосифа, неистовый Геннадий, архиепископ Новгородский, включил в церковную службу анафему на «обидящие святыя церкви» . Все понимали, что священники клянут с амвонов именно царя Ивана. И не разжаловали Геннадия, даже анафему не запретили. В 1480-е иосифляне выпустили трактат «Слово кратко в защиту монастырских имуществ» . Авторы поносят царей, которые «закон порушите возможеть» . Трактат не был запрещен, ни один волос не упал с головы его авторов.
Будь в Москве «гарнизонное государство» , стремились ли бы в нее люди извне? Это было бы подобно массовому бегству из стран Запада в СССР. Литва конца XV в. пребывала в расцвете сил, но из нее бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи «отъездчиков» , кто — совсем как брежневские власти — называл их изменниками («зрадцами» )? Литовцы. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москвичи.
Будущие русские князья Воротынские, Вяземские, Одоевские, Бельские, Перемышльские, Новосильские, Глинские, Мезецкие — имя им легион — это все удачливые беглецы из Литвы. Были и неудачливые. В 1482-м большие литовские бояре Ольшанский, Оленкович и Бельский собрались «отсести на Москву» . Польско-литовский король их опередил: «Ольшанского стял да Оленковича» , бежал один Бельский.
Великий князь литовский Александр в 1496-м пенял Ивану III: «Князи Вяземские и Мезецкие наши были слуги, а зрадивши нас присяги свои, и втекли до твоея земли, как то лихие люди, а ко мне бы втекли, от нас не того бы заслужили, как тои зрадцы»[146] Т. е., он головы снял бы «зрадцам» из Москвы, если б «втекли» к нему. Но не к нему «втекали» беглецы.
В Москве королевских «зрадцев» привечали и измены в их побеге не видели. В 1504-м, например, перебежал в Москву Остафей Дашкович со многими дворянами. Литва требовала их высылки, ссылаясь на договор 1503 года. Москва издевательски отвечала, что в договоре речь о выдаче татей и должников, а разве великий пан таков? Напротив, «Остафей же Дашкевич у короля был метной человек и воевода бывал, а лихого имени про него не слыхали никакова… а к нам приехал служить добровольно, не учинив никакой шкоды» .[147]
Москва твердо стояла за гражданские права! Раз беглец не учинил «шкоды» , не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для нее политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора.
Но едва свершилась самодержавная революция Ивана Грозного, православные потекли вдруг на католический запад. Теперь Москва заявляет, что «во всей вселенной, кто беглеца приймает, тот с ним вместе неправ живет» . А король (Сигизмунд), сама гуманность, разъясняет Грозному царю, что «таковых людей, которые отчизны оставили, от зловоленья и кровопролитья горла свои уносят» , выдавать нельзя.
Что же случилось во второй половине XVI в. в Москве? Что перевернуло уже сложившуюся культурную и политическую традицию? Примерно то же, что в 1917-м. Революция. Гражданская война. Цивилизационная катастрофа. В судорогах самодержавной революции рождалась империя и гибла досамодержавная, докрепостническая Россия. Утешает одно: ни опричный террор 1565 года, ни красный террор 1917-го не смогли извести либеральное наследие страны.
Говоря о европейской традиции России, мы говорим не о чем-то случайном, невесть откуда залетевшем, а о корневом и органичном. Эта традиция не сгорела и в огне террора, она не может сгореть пока жив русский народ. Европа — внутри России.
На определенном отрезке русской истории не мог не родиться симбиоз двух начал, либерального и абсолютистского. В письмах Ивану Грозному князь Андрей Курбский напоминает о старинных правилах отношений между князем-воителем и боярами-советниками (вольными дружинниками). Эти отношения, чаще договорные, во всяком случае нравственно обязательные и закрепленные в нормах обычного права, покоились на обычае «свободного отъезда» бояр от князя. Этот обычай служил лучшим обеспечением от княжеского произвола. Бояре просто «отъезжали» от князя, посмевшего дурно обращаться с ними. Сеньор с деспотическим характером не выживал в междукняжеских войнах. Независимость княжеских вассалов имела под собой надежное обеспечение.
145
Цит. по: С.М. Соловьев, "История России с древнейших времен" , М., 1960. кн. III, с.190.