(Мэтью ничего не сказал по этому поводу — ему уже исполнилось шестнадцать, и летом он закончит школу; так что за печаль, если некрасивая учительница будет преподавать весной?)
Она подолгу останавливалась у его парты и наблюдала, как он копирует с географической карты маленькие ниточки островов, похожие на бусы. На своей шее он ощущал ее взгляд; она ни разу не отвела глаза в сторону, пока стояла возле него. Руки у нее были белые и тонкие, а пальцы она сжимала вместе, и они напоминали перья в хвосте голубки.
Дыхание ее было неровным, будто ее легкие не справлялись.
Он наблюдал, как она возвращалась к доске, наблюдал, как двигалась ее рука, когда она писала названия городов; ее маленькая белая кисть высовывалась из рукава и снова там пряталась, а волосы ее были такими же бесцветными и хрупкими, как слой наледи).
Свой первый рассказ она пишет в начале весны, когда зелень снова заползает на камни, откуда лед соскоблил ее зимой, а по школьному двору разгуливают скопы.
Она пишет его, приходя на развалины старинной каменной стены, где уединяется высоко над водой и компанию ей составляют лишь призраки жителей древнеримского поселения, которые в давние времена, глядя на океан, видели змеев в брызгах прибоя.
(Это такое облегчение — уйти подальше от вечно нервных мальчиков, от их мелких стычек и вспышек дурного настроения.)
Она отдаст его Мэтью: лист бумаги окажется в учебнике, и чуть позже он обнаружит его там, перелистнув страницу к началу урока, он нахмурится и по привычке в изумлении схватится за левый отворот курточки.
(В это время она уже хочет его, потому что он всегда очень спокоен; потому что он со скорбью смотрит на мертвые создания; она хочет его, потому что у него темные волосы, блестящие, как волосы утопленника.)
Две недели Мэтью ждал, что услышит от нее хоть слово, но она молчала. Она, как ни в чем ни бывало, давала уроки, проводила субботы в классе за чтением, а по воскресеньям гуляла по ведущей к морю тропе, иногда останавливалась, повернувшись в профиль к морю, как если бы смотрела назад. Но на таком расстоянии Мэтью, глядевший на нее из школьного окна, не мог быть ни в чем уверен.
На следующей неделе в субботу он задержался после молитвы, чтобы застать ее одну.
(Он не счел нужным сообщать директору школы про рассказ. То был рассказ из разряда произведений, которые снова и снова перечитываешь по ночам, притворяясь, что занят уроками, и бросая взгляды во тьму окна за пределами горящей свечи, как будто взгляд твой может проникнуть сквозь мрак до самого моря.)
Она изучала атлас.
— Присаживайся, если хочешь, — сказала она.
Голос ее отдавал металлом, как ржавый колокол, и она не подняла глаз, чтобы поприветствовать его, и не произнесла ни одного ободряющего слова.
Он подумал, какая она все-таки странная, как мало она знает об обычаях и нравах этой школы.
Но тем не менее сел рядом.
— Я нашел вот это, — сказал он и раскрыл книгу на странице, где был вложен листок с рассказом.
Она посмотрела на рассказ; потом перевернула страницу, и листок исчез.
— Зачем вы мне это дали?
— Я не люблю тебя, — произнесла она. — Ты не должен об этом думать. От этого ты можешь сойти с ума.
Верхняя пуговка на ее воротнике была расстегнута, как будто ей не хватало воздуха; он разглядел полоску тени за краем ее платья.
— Что ты думаешь об этой истории?
Да, он думал об этом.
(Дважды он рисовал эту сцену в своей тетради, но потом сжигал рисунки. Такие вещи не стоит оставлять на виду у других.)
— Это больше похоже на правду, чем другие истории, которые нам рассказывают, — наконец произнес он.
Она приподняла бровь и перевернула еще одну страницу.
— И мне стало жаль ее, потерявшую всё в поисках любви, — снова сказал он.
На мгновение она вскинула на него удивленные глаза. Глаза у нее были цвета зеленого стекла.
Атлас был раскрыт на странице с картой Вест-Индии и прилегающих морей. Среди вздымавшихся волн кто-то нарисовал разбитый бурей корабль. Сирены окружили моряков, тонущих в темной воде. На свободном крае картинки виднелась подпись на латыни: Abyssus Abyssum Invocat.
Он с шумом втянул в себя воздух.
Она погрустнела, а он не понимал, что он сделал не так.
— Глубина зовет глубину, — сказала она.
Ее перевод не отличался точностью — Миллард и другие мальчики назвали бы ее глупой или романтичной, услышь они ее толкование, они бы сказали, что потому-то она преподает географию, а не латынь.