На вершине холма, укрывшись в расселине между камнями, залегли мальчишки. Оттуда и тянулись пляшущие веревки. А я знал, как дергается веревка бумажного змея, как она трепещет в руке, словно леска, когда удишь рыбу на глубоком месте.
Мальчишки лежали меж камней, вытянувшись на плоской гранитной плите, на которой сохранились царапины ледникового периода, руны глетчеров.
Однажды, завернув за угол дома, я увидел мальчика, сидевшего на земле, он возился с бумажным змеем. Подняв голову, он бросил на меня взгляд столь пожирающе злобный, что пронзил мне мозг. Мальчик тут же снова опустил голову, и я увидел, что он плакал. Что-то случилось с хвостом змея, и ему было никак его не починить. Я сразу понял, в чем дело: веревка вертелась, скручивалась, и бумажные петли наматывались на нее. Слезы бессилия и ненависти! Мне самому случалось сидеть на задворках в одиночестве и плакать из-за порванного хвоста змея, ронять скупые горючие слезы, грудь при этом тяжело вздымалась, душила боль. И если в эту минуту кто-то появлялся, я тоже поднимал голову, желая убить его, полоснуть разящим взглядом от уха до уха, если только посмеет подойти близко!
Однажды вечером, придя домой, я увидел, что на дворе под сиренью сидели люди. Они чем-то были заняты, чему-то улыбались, забавлялись каким-то беспомощным зверьком.
На земле перед скамейкой была расстелена газета, и на ней я различил в сумерках что-то круглое — это был свернувшийся в клубок ежик.
Видно, люди забавлялись им так долго, что уже устали улыбаться, а у собаки, которая вертелась рядом и караулила его, был такой хитрый и понимающий вид, будто она была уже давно знакома с этим ежом. Собака тявкала на ежа и делала вид, что сейчас разорвет его, но храбрость эта была показная, когда же люди не обращали на нее внимания, ее попытки напугать его становились робкими и осторожными.
Ежик лежал на газете этаким мудреным клубочком, его колючки ходили волнами — так двигаются волосы у человека, когда он делает скептические гримасы.
Я завладел ежом и тут же стал возиться с ним. Потом я взял его к себе в комнату.
Дело было после полуночи. В моих окнах виднелась горбатая вершина горы, залитая красноватым светом. Внизу дремало море.
«Иди-ка сюда, сынок!» — подумал я, посадил ежика в скрипичный футляр и закрыл крышку. Чтобы туда проходил воздух, я засунул карандаш между крышкой и футляром, а крышку придавил своими туфлями. Потом я лег в постель.
Я жил тогда в большой мансарде с дощатыми стенами и по ночам мог слышать даже шуршанье змей и жужжанье мух. Но сейчас мне доставляло удивительное удовольствие слушать, как в футляре скрипки ворочается и усердно царапает иголками бумажную обивку этот ежик.
Вдруг я вскочил. Что это такое? Кто-то скребется. Словно какой-то великан ворочается в своей берлоге, устланной мокрой листвой. Я снова задремал. Ежик без устали ворочался в футляре.
«Сиди себе там, папочка, — подумал я, — нечего скандалить!»
Знакомо ли вам ощущение, когда человек время от времени как бы возвращается к себе самому, чувствует себя как дома внутри самого себя и счастлив до дрожи? Именно это ощущение я испытывал в тот раз, в тот день, в ту ночь. Но вот я заставил замолчать свою поющую душу и успокоился. Нужно же было наконец лечь спать.
Внезапно я снова сел в постели, понял: что-то случилось, я это явно ощущал. Может, это большая птица хлопает крыльями по крыше. Ха-ха! Это, верно, ежик возится. Пойти посмотреть? Хотя нет, не пойду. И я снова уснул — поплыл легко, словно пушинка.
И тут словно земля обрушилась с грохотом вниз, меня прямо-таки подбросило на подушках. Волосы на голове у меня встали дыбом.
И когда я, дико озираясь, словно злой великан, соскочил на пол, то увидел, что ежик сбросил обе туфли с крышки футляра. И в самом деле, было несправедливо держать его взаперти. Все, что ему требовалось для существования, это небольшое пространство и маленький кусочек смолки.
Ежик сидел в середине футляра. Я взял его за бока и хотел было поднять. Но он стал сердито сопротивляться, потом выгнулся. Ах! Я уронил это создание на пол.
«Вертись теперь, переворачивайся, как можешь!»
И, скажу я вам, зверек показал свою прыть, быстро потрусил по прямой линии в угол. Не описать словами, как, симпатично шлепая, семенили маленькие лапки, задние лапки двигались как-то особенно ловко. Я заставил зверька побегать. Но тут он начал решительно упрямиться.
Однако погляди в окно! Красное зарево подвинулось к востоку. Высоко над горой забрезжил рассвет. Полумрак. Тишина. Внизу в саду я разглядел большого мотылька и два серовато-белых листочка, дрожавших на фоне темной кроны дерева. У меня вдруг возникло ощущение, что где-то рядом бьет огромный медный колокол; я жадно глотал воздух… но снова услышал голос разума:
«У тебя впереди вся жизнь, а сейчас ты должен уснуть».
И я задремал, заснул, проснулся и снова заснул, а по полу трусил рысцой зверек, который явно ничего не понимал. Я видел, что он обнюхивает плинтусы, словно маленький поросенок, который носится в полумраке взад и вперед, внимательно принюхиваясь ко всему вокруг своим пятачком. Время от времени я слышал, то просыпаясь, то в полудреме, как маленькие лапки постукивали по полу, то здесь, то там, как иголки тихонько царапали стены.
Странные, чудовищные сны обрушились на меня.
«Тук-тук-тук!» — послышались мягкие шажки под кроватью, словно кто-то задал мне нескончаемую арифметическую задачу — сколько шажков в секунду.
Из-за этого ежика в моей памяти вновь возникло ощущение счастья, моя дума наполнилась цветочным благоуханием, ничто не отделяло меня от прекрасной летней ночи. Я спал в ту ночь, как бог, который не боится за судьбу своего мира, зная наперед, что все будет хорошо, раз он любит его всем своим трепещущим сердцем.
И мое тело поплыло над глубокой пропастью то вверх ногами, то с обращенным вверх лицом, и, проникая сквозь опущенные веки, мне в глаза светил мягкий звездный свет.
И тут мне показалось, будто какая-то неясная угроза сгустилась и надвигается на меня, половина вселенной наполнилась тревожным предчувствием, по небу навстречу мне наплывали черные полосы. Неужто со мной случится неладное сейчас, когда людей осеняет столь светлый покой? Нет, это невозможно. Но вдруг комнату заполнило нечто мохнатое — в мой дом ворвалось щетинистое чудовище, — я проснулся, задыхаясь.
Но все было тихо.
Я подождал немного, чему-то неизъяснимо радуясь. Все же мне ужасно хотелось спать, а обрести покой, покуда здесь находилась эта негодная зверюшка, было невозможно.
Итак, я решил выманить и выдворить ежа. Я нашел его за умывальным столиком у стенки, он сидел в тупом отчаянье.
«Ну, ну», — подумал я, как бы утешая зверька, и осторожно схватил его. Но тут он заупрямился, стал вырываться, нетерпеливо захрюкал, запищал и начал сжиматься короткими рывками. А когда я стал поднимать его, он издал урчащий и пыхтящий звук, без сомнения угрожая мне: фут-фут!
Я никогда не слыхал, чтобы еж так пыхтел, меня просто оторопь взяла. Я стоял, опьяненный сном и сновидениями, и во мне начал набухать и расти страх.
Что за привидение посетило меня! Благодарствую. Мы с ним были только вдвоем этой тихой ночью. Никаких свидетелей. Поэтому-то зверек так осмелел.
Но тут во мне проснулся инстинкт самосохранения, подсказавший, что делать, я схватил жилет и завернул в него фыркающего разозленного зверька, потом решительно спустился с ним вниз по лестнице.
На дворе стояла тишина. Высоко в небе висела бледная, почти невидимая луна.
Я развернул ежика и скатил его на землю. Он остался лежать сжатым обиженным комочком. Я постоял тихонько, и тут он стал мало-помалу высовывать головку, показалась черная чумазая мордочка, маленькие осторожные глазки. Ух! Зверек рванулся с места и побежал по засыпанной щебнем площадке.
Я чуть не умер от смеха. Посреди площадки была ямка для игры в мяч, я-то знал, что она там была. А ежик не знал и полетел в нее кувырком. Но тут же вскочил! Побежал дальше! Подумать только, как он улепетывал, я никогда не думал, что ежик может так ликующе мчаться. Возле калитки он просунул голову в крапиву, и я понял, что через несколько минут он окажется в лесу.