Индустриальная модернизация началась еще в Российской империи и завершилась к началу 60-х гг. ХХ века, когда большинство населения РСФСР стало жить в городах[555]. Но решающий этап пришелся на правление Сталина, точнее — на 30-е гг. Тогда именно сталинская система с жестокостью, не уступавшей рыцарям первоначального накопления, сконцентрировала ресурсы, необходимые для построения промышленной базы, на которой дальше достраивалась индустриальная система советского общества.
Экстренный, форсированный характер модернизации вызвал огромные жертвы, которые могут восприниматься как неоправданные. Тем более, что стремительность модернизации привела и к растранжириванию ресурсов, разрушениям в сфере сельского хозяйства. Образовавшаяся в результате система оказалась недостаточно гибкой, страдавшей множеством социальных болезней, которые сказывались на развитии советского общества всю его историю. Эти «минусы» очевидны.
Но нельзя не замечать и другого — эволюционный путь модернизации в ХХ веке привел большинство стран мира (особенно за пределами Европы) к модели зависимого капитализма, к искусственному закреплению отставания «Третьего мира» от «Первого». Так что проблема «издержек прогресса» неоднозначна.
Одно несомненно — в 30-е годы страна перешла качественную грань своего развития, прошла гораздо больший путь, чем Франция во времена якобинцев и термидорианцев. Если «термидор» — это откат к прошлому, то СССР уходил от прошлого необратимо. Если «термидор» — вытеснение революционного наследия признаками «нормального», общемирового развития, то его элементы были неизбежны. Хоть и своей дорогой, СССР шел по общему пути индустриальной модернизации. СССР не стал ни воплощением идеалов социализма, ни «империей зла». Он стал своеобразным вариантом индустриального общества. И своеобразие это вытекало из трех источников — культурного наследия народов России, социалистического проекта и того направления, которое придали ему Ленин и Сталин.
Своеобразие советского общества, советской культуры (в отличие от других авторитарных индустриальных обществ) — в его мессианской идеологии, основанной на ценностях народовластия и социальной справедливости.
Противники Сталина из лагеря Троцкого понимали, что социализм, однородное общество без эксплуататоров, не может существовать без демократии, и обвиняли Сталина в том, что он подавил демократию в угоду бюрократической касте. Но при этом и сами троцкисты не были демократами, так как требовали демократии только для избранных, для сторонников коммунистических идей.
Уничтожил ли Сталин демократический дух большевизма и был ли вообще большевизм демократическим движением? Если Сталин изменил большевизму (а не большевикам), то можно говорить о политическом «термидоре» с последующим переходом к «империи» (по аналогии с Наполеоном).
Мы видели выше, что большевики-оппозиционеры видели «перерождение» партийной элиты в росте имущественных привилегий и ликвидации демократии. Это взаимосвязано, так как отсутствие демократии обеспечивает бесконтрольность бюрократической касты и закрепление ее привилегий.
Собственно, привилегии правящего слоя появились уже во время «военного коммунизма» и получили свое развитие во время НЭПа. Эти отклонения от принципов социальной справедливости не идут, конечно, ни в какое сравнение со злоупотреблениями нынешней пост-коммунистической элиты, но и они возмущали идейный коммунистов. Однако понятно, что имущественное расслоение было неизбежно в условиях иерархического общества, установленного большевиками еще до того, как Сталин победил в борьбе за власть. Тот, кто определяет принципы распределения материальных благ, заранее простимулирован, чтобы использовать это право себе во благо. И тогда остается две возможности: чистить государственный аппарат от наиболее зарвавшихся чиновников или менять систему, отбирая у чиновников их широкие права — саму возможность злоупотреблять.