Казалось бы, следовало приказать французским коммунистам пойти на сближение с социал-демократами, создать сильный левый блок и провести к власти свое правительство. Именно такое поведение считают вполне естественным «шестидесятники», и упрекают Сталина в том, что он не приказал коммунистам вступить в союз с социал-демократами в Германии, что облегчило победу Гитлера. Правда, при этом не учитывается, что социал-демократы и сами не жаждали союза с коммунистами.
По мнению нео-устряловцев, Сталина удерживали от сближения с Западом левые экстремисты в партии, для которых союз с «Антантой» был неприемлем. В действительности, Сталин и сам имел основания опасаться сближения с социал-демократами. Оно было связано со значительными политическими издержками.
Старая бескомпромиссная линия позволяла коммунистам быть самыми решительными критиками капитализма, но положение их в политической жизни стран Европы оставалось маргинальным. В лево-центристской коалиции («Народном фронте») коммунисты стали бы более влиятельной партией. Но коммунисты могли войти в коалицию только в качестве младших партнеров социал-демократов, подчиняясь решениям «оппортунистов». Если коммунисты пойдут на идеологическое сближение с социал-демократами, есть риск, что они превратятся в глазах масс лишь в левое крыло социалистического движения. Если заметная разница между социалистами и коммунистами исчезнет, если возникнет подозрение, что и коммунисты признают «буржуазные» режимы, то они лишатся поддержки наиболее радикальных масс. Опыт Сталина, особенно провал союза с гоминьданом в Китае, показывал, что политика союзов — дело рискованное[571]. Отсюда — неприятие этой политики Сталиным в конце 20-х — начале 30-х гг. Даже в середине 1934 г. в диалоге с Димитровым Сталин (а не «левые экстремисты») возражал против сближения с социал-демократами[572].
Чтобы пойти на политический риск, связанный с новой политикой союзов, нужно быть уверенным, что взамен появится ощутимый выигрыш, превосходящий потери. Такую уверенность стали внушать успехи политики «Народного фронта» во Франции осенью 1934 г. Но до декабря 1934 г. она оставалась локальным экспериментом.
Никакой «переход к этатизму» и «отказ от мировой революции» тут был ни при чем. В споре левых и правых членов руководства Коминтерна решался прагматический вопрос: каким образом усилить влияние коммунистического движения в СССР в мире и нанести поражение фашизму.
Анализ архивов Коминтерна показывает, что окончательное решение вопроса о переходе к более «правой» политике Коминтерна Сталин принял в первых числах декабря 1934 г., то есть в связи с убийством Кирова[573].
Решение о корректировке внешней политики позволяло Сталину не только усилить сопротивление фашистской угрозе и усилить позиции коммунистов во Франции и Испании (что как раз соответствовало также задачам коммунистической экспансии), но и решительно отмежеваться от идей левой оппозиции, на физическое уничтожение которой Сталин решился в связи с убийством Кирова. Отсюда — хронологическое совпадение начала «антитеррористического» расследования против левых, одобрения эксперимента с «Народным фронтом» во Франции и начала подготовки новой конституции, соответствующей вкусам западных партнеров Сталина. Желая произвести положительное впечатление на новых партнеров — французскую и британскую элиты, социал-демократов и испанских республиканцев, Сталин с легкостью поменял конституционный муляж, приняв Конституцию 1936 г. и даже проведя «свободные выборы» 1937 г., ничего не изменившие в системе власти. Зато это произвело впечатление на некоторых наивных западных интеллектуалов и на Бухарина, готового хвататься за любую соломинку в надежде на демократизацию. Впрочем, уже в 1938 г. Большой террор развеял любые иллюзии, а Сталин разочаровался в своем «эпохальном» внешнеполитическом повороте.
Нет никаких документов, которые свидетельствуют об отказе Сталина от цели победы коммунизма в мировом масштабе. Просто он и до, и после 1934 года отождествлял успехи коммунистического движения и успехи СССР. Поэтому бессмысленны попытки определить, до каких пор Сталин был коммунистом, а когда стал патриотом и служителем Российской империи.
Сталин, конечно, всегда был государственником (этатистом). Он способствовал укреплению государства. Но не Российской империи, а нового, «советского» государства. Сталин разъяснил, что считал нужным унаследовать у старой России, а от чего отказаться. Коммунистам досталась в наследство «громадная страна, крестьянская по своему составу, с некоторыми очагами промышленности, точками, где мерцают, теплятся зачатки культуры, а по преимуществу средневековье… Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело — сколотили огромное государство — до Камчатки. Мы получили в наследство это государство»[574].