— Вас? Почему?
Я рассмеялся и взглянул на свою ногу.
— Запутанная история. Я ношу специальный ботинок, потому что эта нога у меня изрядно короче другой. К тому же, как я понимаю, я был очень волосатым младенцем, да и глаза у меня разного цвета. Полагаю, если бы этим все и ограничивалось, меня могли бы принять, но я, вдобавок, взял да и родился на Рождество, а это окончательно решило дело.
— А что плохого в рождении на Рождество?
— Согласно местным повериям, боги считают это чересчур самонадеянным. Поэтому у рожденных в это время детей не человеческая кровь. Они — кровь от крови разрушителей, создателей раздора, изначального страха человека. Их называют калликанзарами. По идее, они должны выглядеть примерно так, как те парни с рогами, копытами и всем прочим, но это условие не обязательное. Они могут выглядеть и как я, решили мои родители, если они были моими родителями. Поэтому я и был оставлен на вершине холма, чтобы вернуть меня к своим.
— И что же случилось потом?
— В деревне жил старый священник греческой ортодоксальной церкви. Он прослышал об этом и отправился к ним сказать, что совершать подобное — смертный грех и что им лучше побыстрее забрать младенца обратно и подготовить его к крещению на следующий день.
— А! Вот так вы и были спасены, да еще вдобавок и окрещены?
— Ну, некоторым образом, — я взял одну из сигарет Дос Сантоса. — Они вернулись со мной, спору нет. Но настаивали, что я вовсе не тот же самый младенец, которого они оставили на холме. Оставили они подозрительного мутанта, а забрали еще более сомнительного подменыша — так они заявляли. И к тому же более безобразного, получив взамен их дитяти другого рождественского ребенка. Они считали, что их младенец был сатир и что какое-то другое Горячее Существо произвело на свет человекообразного ребенка и бросило его — так же, как и они, обменявшись с ними фактически. Поскольку никто меня прежде не видел, проверить истинность их рассказа было невозможно. Священник, однако, их и слушать не стал, а сказал, что теперь им от меня не отвязаться. Они, впрочем, проявили себя очень добрыми родителями, коль скоро примирились с этим фактом. Я очень быстро рос и был чрезвычайно силен для своего возраста. Им это даже понравилось.
— И вас крестили…?
— Ну, скорее, полукрестили.
— Полукрестили!?
— Во время моего крещения с этим священником приключился удар. Умер он чуть позже. Так как он был единственным в округе, то я до сих пор не знаю, завершил ли он все это дело как полагается.
— Хватило бы и одной капли.
— Полагаю, да. Я действительно не знаю, что произошло.
— Может быть лучше проделать это заново, просто для надежности?
Я внимательно посмотрел на веганца, но не заметил на его лице ни малейшего следа иронии.
— Нет, если Небо не приняло меня тогда, то я не намерен просить второго раза.
Мы разложили сигнальный костер на ближайшей поляне и стали ждать скиммер.
Мы одолели в тот день еще с дюжину километров, что было весьма неплохо, учитывая все остановки. Младенца забрали и увезли прямиком в Афины. Когда скиммер приземлился, я громким голосом осведомился, не хочет ли еще кто-нибудь прокатиться в ту сторону. Желающих, однако, не нашлось.
И тем вечером все и случилось.
Мы сидели, развалившись вокруг костра. О, костер горел весело, вздымая свои яркие крылья на фоне ночи, согревая нас, источая аромат смолистого дерева, вонзая в воздух столб дыма… Мило.
Хасан сидел и чистил свой обрез со стволом из кристаллизованного алюминия. Приклад оружия был выполнен из пластмассы, и оно отличалось большой легкостью и удобством, даже некоторым изяществом.
Когда он обрабатывал его, то направил дуло в сторону и медленно двинул его по кругу, нацеливая прямо на Миштиго. Проделал он это, должен признаться, мастерски, растянув всю эту операцию больше чем на полчаса, и ствол он наводил почти незаметными движениями.
Однако когда положение дула зафиксировалось в моем мозгу, я зарычал и в три шага очутился рядом с Хасаном. И вышиб оружие у него из рук.
Оно лязгнуло о какой-то камешек футах так в восьми от нас. От удара по нему у меня заболела ладонь.
Хасан вскочил на ноги, борода его тряслась, а зубы лязгали, словно кремень о кресало. Я чуть ли не видел отлетавшие искры.
— Ну, скажи! — крикнул я. — Давай, скажи что-нибудь! Что угодно! Тебе, черт возьми, отлично известно, чем ты только что занимался!
Руки у него рефлекторно сжались.
— Давай! — призвал я. — Ударь меня! Да хотя бы только тронь. Тогда все, что я с тобой сделаю, будет самообороной, спровоцированной нападением. Даже Джордж не сумеет собрать тебя заново.
— Я всего лишь чистил свой дробовик. А вы его повредили.
— Ты по случайности оружие не нацеливаешь. Ты собирался убить Миштиго.
— Ошибаетесь.
— Ударь меня. Или ты трус?
— Я с вами не ссорился.
— Точно, трус.
— Нет, не трус.
Через несколько секунд он улыбнулся.
— Вы боитесь вызвать на бой меня? — спросил он.
И вот тут стало некуда отступать мне. Оставался только один путь. Первый ход пришлось-таки сделать мне. Я надеялся, что этого удастся избежать, надеялся, что сумею его разозлить, опозорить и спровоцировать, заставив ударить меня или вызвать на дуэль.
А тут вышло так, что я не сумел. Что было плохо, очень плохо на самом деле.
Я был уверен, что смогу одолеть его с любым оружием, которое решу выбрать. Но если выбор будет за ним, то положение может стать иным. Все знают, что есть люди с врожденными музыкальными способностями. Они могут услышать мотив только раз, а потом сесть и сыграть его на фортепьяно или фелинстре. Такие люди могут взять новый музыкальный инструмент, и через несколько часов может показаться, что они играли на нем долгие годы. Они хороши, очень хороши в таких делах потому, что у них есть такой талант — способность координировать особую интуицию с новым образом действий.
У Хасана врожденной способностью было обращение с оружием. Может, какие-то другие люди и были способны на то же самое, но они так и не дожили до пробы своих сил — во всяком случае, этот араб десятки лет учился обращаться со всеми видами оружия, от бумеранга до духового ружья. Дуэльный кодекс предоставит Хасану выбор средств, а он был самым высококвалифицированным убийцей, какого я когда-либо знал.
Но мне требовалось остановить его, и я ясно видел, что сделать это можно только таким способом, если не прибегать, конечно, к банальному убийству. Ну что ж, придется драться с Хасаном на его условиях.
— Аминь, — согласился я. — Я вызываю вас на дуэль.
Его улыбка стала даже шире.
— Соглашаюсь при этих свидетелях. Назовите своего секунданта.
— Фил Гравер. Назовите своего.
— Мистер Дос Сантос.
— Отлично, у меня, по случаю, есть разрешение на дуэль и регистрационные бланки, и я уже заплатил налог за смерть на одно лицо. Так что долгих задержек не понадобится. Когда, где и как вы желаете проводить дуэль?
— Примерно в километре назад по дороге мы проходили мимо подходящей поляны.
— Да, я помню.
— Мы встретимся там завтра на рассвете.
— Договорились, — ответил я. — А что касается оружия..?
Хасан принес свой рюкзак и открыл его. Тот, словно ежик, ощетинился разнообразными колющими и режущими предметами, засверкал сталью овоидных зажигательных бомб, взорвался мотками проволоки и кожаных ремней.
Он вытащил две штуковины и закрыл рюкзак. У меня екнуло сердце.
— Праща Давида, — объявил он.
Я некоторое время изучал их.
— С какого расстояния?
— Пятьдесят метров.
— Ты сделал хороший выбор, — сказал я ему, так как сам не пользовался такой штукой больше века. — Я хотел бы позаимствовать одну на ночь и поупражняться. Если ты не захочешь одолжить мне ее, я могу сделать свою.
— Можете взять любую и тренироваться с нею всю ночь.
— Спасибо, — я выбрал одну и подвесил ее к поясу, а затем взял один из трех имеющихся у нас электрических фонарей.