Однако Кассандре не требуется такого контраста: она прекрасна сама по себе.
Я встретил ее совершенно случайно; отчаянно преследовал и женился на ней вопреки своей воле (последнее — исключительно ее личное мнение). Сам я по-настоящему не думал об этом — даже в тот день, когда привел в порт свою яхту и увидел там на берегу Ее, загорающую, словно наяда, около платана Гиппократа, и решил, что она нужна мне. Вообще-то калликанзары никогда не отличались склонностью к семейной жизни, просто я опять совершил ошибку.
Утро было ясное. Оно начинало третий месяц нашей совместной жизни. Это же был последний день моего пребывания на Косе, а причиной тому послужил раздавшийся предыдущим вечером звонок.
Все по-прежнему оставалось мокрым после ночного дождика, и мы сидели в патио, попивая кофе по-турецки, заедая его апельсинами. День начинал заявлять свои права. Дул порывистый влажный ветер, заставляя нас покрываться мураш
ками даже под толстыми черными свитерами и унося парок с нашего кофе.
Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос,— сказала она.
Да,— согласился я.— Действительно, именно младая и именно с перстами пурпурными.
Давай наслаждаться наблюдая.
Да, конечно.
Мы допили кофе и сидели, покуривая.
Я чувствую себя мерзавцем,— наконец сказал я.
Понимаю,— сказала она.— Напрасно.
Ничего не могу с этим поделать. Мне приходится уезжать и покидать тебя, и это ужасно.
На это может уйти всего несколько недель. Ты сам так сказал. А потом ты вернешься.
Надеюсь,— проговорил я.— Однако если это дело займет больше времени, то я пошлю за тобой. Не знаю пока, где я вообще буду.
А кто такой Корт Миштиго?
Актер и журналист с Веги. Важная персона. Хочет написать о том, что осталось от Земли. И поэтому должен показать ему все это я. Я! Лично! Проклятье!
Всякий, кто берет десятимесячные отпуска на морские круизы, не может жаловаться на чрезмерную загруженность работой.
Я могу жаловаться, и пожалуюсь. Моей работе полагается быть синекурой.
Почему?
Главным образом потому, что я устроил ее именно такой. Двадцать лет упорного труда, чтобы Управление по делам Художественных произведений, памятников и архивов стало тем, чем оно является теперь. И десять лет назад я довел его до такого состояния, когда мои сотрудники стали способны разобраться почти со всем. Поэтому я отпустил себя на вольные хлеба, велев себе возвращаться иногда подписать бумаги, а в остальное время делать все, что мне заблагорассудится. И теперь вот этот подхалимский жест! — поручить Уполномоченному свозить веганского щелкопера на экскурсию, с которой мог бы справиться любой штатный гид! Веганцы вовсе не боги!
Минуточку, пожалуйста,— остановила она меня.— Двадцать лет? Десять лег?
Ощущение погружения в трясину.
Тебе же нет и тридцати.
Я погрузился еще глубже. Подождал. И снова всплыл.
Э... я, ну, в силу присущей мне скромности, как-то никак не собрался упомянуть тебе о разных мелочах... Сколько тебе, собственно, лет, Кассандра?
Двадцать.
Угу. Ну... Мне примерно в четыре раза больше.
Не понимаю.
Я тоже... Так же как и врачи. Просто, видишь ли, я остановился в развитии где-то между двадцатью и тридцатью годами и остался таким. Полагаю, это своего рода, ну... часть моей особенной мутации, что ли. Это что-нибудь меняет?
Не знаю... Да.
Тебя не смущает ни моя хромота, ни повышенная лох- матость, ни даже мое лицо. С чего бы тебе беспокоиться из-за моего возраста? Я-таки молод, во всех отношениях.
Это далеко не одно и то же,— вынесла она приговор.— Что если ты никогда не состаришься?
Я закусил губу.
Просто обязан состариться, раньше или позже.
А если позже? Я люблю тебя. Мне не хотелось бы состариться раньше, чем ты.
Ты доживешь до ста пятидесяти. Есть ведь курс Спран- га — Сэмсера. Ты его пройдешь.
Но он не сохранит меня молодой — как тебя.
На самом-то деле я не молод. Я родился стариком.
Не сработало и это. Она начала плакать.
До этого еще годы и годы,— попытался утешить я ее.— Кто знает, что может случиться за это время?
Это заставило ее заплакать еще горше.
Я всегда был импульсивным. Соображаю я обычно весьма неплохо, но, кажется, всегда занимаюсь этим после того, как скажу свое, а к этому времени мною обычно бывает уничтожена всякая «возможность дальнейшего продолжения разговора. .