Подступили слезы, он повернул голову к стене, чтоб не увидела медицинская сестра, сидевшая в кресле с книгой, некрасивая женщина с угловатыми плечами, и заплакал; слезы эти были по-своему сладки, — так бывает только в детстве, когда пройдет обида, а плача не сдержать, и он не только горек, есть в нем и свой, успокаивающий душу свет…
Дом, в котором жили Кочневы, стоял на склоне большого холма, и квартира выходила частью окон на главную улицу города, наново построенную за последние годы. По ту сторону ее начинались кварталы домов, принадлежавших заводу, они спускались вниз, почти к самой реке, — белые башни, длинные, вытянутые здания с красными и синими панелями и несколько домов из розового кирпича; возле домов были большие, скорее похожие на скверы, дворы, густо усаженные деревьями, на ветвях которых покоился рыхлый снег, и такой же, серый и рыхлый, он лежал на газонах, а над домами тускло светилось небо. Катя стояла у окна, по привычке зябко потирая руки, и изредка дула в них, ей нужно было сейчас побыть одной, привести в порядок мысли, и, чтобы отъединиться от всех, она забралась в Танюшину комнату, девочка играла в своем углу.
Катя смотрела на заводские дома: в этих домах живут рабочие и инженеры завода, их много, очень много, и всего через улицу лежит в постели их директор, лежит тяжко больной, и неизвестно еще, чем это кончится, но в тех домах никто, наверное, и не тревожится о нем, скорее всего, мало кто и знает о его болезни, а те, кто знает, вряд ли испытывают особое беспокойство, — вот же все вокруг этих домов буднично, как было вчера, и позавчера, и будет завтра: играют дети, спешат из магазинов люди с сумками, судачат возле подъездов, подъезжают и уезжают машины. И если завтра Александра Петровича не станет, то об этом поговорят недолго да и забудут, а если и вспомнят, то при мимолетном случае, а на заводе будет другой директор, и от этой перемены вряд ли что перевернется в распорядке жизни и судьбах всех этих людей. «Только у меня все изменится, — думала Катя. — Даже очень все изменится…»
Когда он спросил ее: «Ты меня любишь?» — Катя, обычно умевшая владеть собой, не выдержала и заплакала. Она научилась угадывать в нем все: и его желания, и его мысли, даже самые потаенные, — каждое движение его она угадывала. У Кати всегда был трезвый ум, способный точно подвергнуть анализу то, что она наблюдала; проявляла эту способность она давно, чуть ли не со школьных лет, а после развивала ее, потому что рано поняла: нельзя сделать и шага, предварительно не пощупав ногой дорогу и не прикинув, к чему этот шаг приведет, — она пришла к этому, наблюдая за жизнью матери, лишившейся мужа в последние дни войны и потом благодаря своей бездумной эмоциональности наделавшей столько глупостей, что так и не сумела устроить своей жизни. А сколько ее, Катиных, подруг, чудесных девушек, наделенных умом и красотой, выходили замуж за таких посредственных мужчин, что потом это быстро приводило или к разводу, или к жалкому примирению и к такому же жалкому существованию потом. Однажды Катя твердо решила: если и найдет мужа, то такого, за которым — как за каменной стеной, компромисс ей был не нужен. И она стала искать. Не торопилась, внимательно вглядываясь в людей, пытаясь понять все, что стоит за ними и что могут они дать… Так однажды она встретилась с этим парнем, что сейчас привезла с собой в ее дом Оля… Пожалуй, если разобраться, то ничего случайного в его появлении здесь не было: Борис был из тех легких людей, у которых водятся знакомства в самых разных кругах Москвы, да и знает он, наверное, чуть ли не половину столичных жителей своего, поколения, потому что порхает сегодня здесь, а завтра — там, да и родители его, имеющие в Москве обширную клиентуру, конечно же в какой-то степени способствовали его знакомствам, — он мог появиться в доме у Кати и с таким же успехом в любом другом доме. Борис ухаживал за ней, возил в машине, встречал после работы у проходной, но Катя довольно легко поняла, что парень этот не обладает никакой надежностью, он пуст, хотя и достаточно образован, а самое главное — так привык жить за чужой счет, что считает это для себя нормой. Он вызвал в ней отвращение одной, казалось бы, совсем незначительной деталью: однажды они зашли в магазин, и он вдруг попросил шестнадцать копеек, — часто у него не было даже и таких денег, а может быть, и были, но он не привык тратить их, — быстро подошел к прилавку, купил пакет молока и, надорвав его, стал тут же, в магазине, пить; он пил, причмокивая, вытягивая губы, роняя белые капли на бороду, и Катя подумала: «Как титьку сосет», — и ее это рассмешило так, что она не могла остановиться и выскочила из магазина. «Господи, да он же не мужик совсем», — думала она. Но он так ничего и не понял, вышел к ней, беспечно улыбаясь, довольно глядя на нее голубыми глазами, спросил: «Ты почему убежала?» — но она не стала отвечать, постаралась побыстрее с ним распрощаться. Нет, он был явно не для нее. Странно все-таки распоряжается судьба: это же надо было случиться, чтобы именно он оказался рядом с Олей…