Катя молчала, она словно не слышала его и продолжала, делая короткие глотки, пить кофе, — только это и выдавало в ней нервное возбуждение. Оля потянулась к сигаретам, поднялась из-за стола… Борис произнес свои слова с несколько манерно-чиновничьей интонацией и не вовремя, да и глупо, словно он делал одолжение больному человеку. Глупо еще и потому, что сам Борис в жизни не прикоснется к этим папкам, уж кого-кого, а его-то они волнуют меньше других… Оля прошлась по комнате, остановилась у окна, увидела, как на противоположной стороне улицы мимо гастронома идет веселая компания с гитарой, бурно приветствуя какого-то пожилого человека, вскидывая руки и шапки, и тот, пожилой, снисходительно улыбается. «А ведь и вправду пора уезжать», — подумала Оля. На несколько часов она вторглась в жизнь чужой семьи, увидела на мгновение постаревшего, больного Александра Петровича, который призвал ее по не такому уж важному делу, она выполнит его; теперь оставалось только взглянуть напоследок на бывшего своего мужа, сказать ему, что уже сказал Кате Борис, и отбыть восвояси… Она здесь больше не нужна.
Докурив сигарету, повернулась к Кате, прибиравшей со стола:
— Я бы хотела видеть Александра Петровича. Папки мы действительно проглядели и можем с собой забрать.
Катя оставила посуду, только теперь Оля заметила, какой усталый и взвинченный вид у этой женщины, но она старается держаться спокойно и ровно.
— Вы хотите сейчас уехать, — сказала она, поправляя очки. — Ну что же… я чрезвычайно благодарна вам, что вы откликнулись на просьбу Александра Петровича и приехали… Мне только остается пожелать вам счастливого пути…
— Вы не желаете, чтобы мы увиделись с Александром Петровичем? — удивилась Оля.
Катя болезненно поморщилась.
— При чем тут мои желания? — сказала она. — Ему противопоказано даже малейшее волнение.
— Но он же сам просил меня зайти, когда мы закончим работу… Вероятно, это важно для него… — волнуясь, возразила Оля.
— Вам незачем утруждать себя, — в том же спокойном духе отвечала Катя, но Оля уже понимала, с каким трудом та давит в себе нервную взвинченность и старается соблюсти ровный тон. — Папки останутся здесь, и, когда Александр Петрович выздоровеет, он ими распорядится.
— Но он уже распорядился, вы сами слышали…
— Слышала, — согласилась Катя. — Когда человек болен, не всегда следует придавать серьезное значение его словам.
Катя поправила очки и, потерев ладошку о ладошку, подула на них, и вот этот Катин жест, который и прежде приметила Оля, объяснял особую напряженность этой женщины, мгновенно заставил задуматься: «Она чего-то добивается… Чего?.. Не дать этих папок?»
Как только Оля об этом подумала, стыд ожег ее: Катя, видимо, решила, что она может извлечь для себя выгоду из рукописи Александра Петровича. Вот что могло мелькнуть в мыслях у Кати, и Оля опешила от этой догадки.
— Да я не возьму ничего! — решительно сказала она. — Но позвольте мне попрощаться с Александром Петровичем!
И в это-то время случилось то, чего никто не ждал от сдержанной, скованной Кати.
— А не позволю! — выкрикнула она и шагнула вперед, подступив чуть ли не вплотную к Оле; все, что сдерживало ее до этого мгновения, все ее могучее напряжение сил сразу рухнуло, и лицо перекосилось в злой гримасе. — С меня хватит!.. Слышите?!. С меня всего хватит!.. Вам бы, да и всем было бы лучше не переступать порога этого дома… Думаете, я простила вам тот приход, в Москве? Или сегодняшнее утро? Никогда, слышите, никогда я вам этого не прощу! Да и кто же может вам простить, коль входите в дом, где витает смерть, и плюете в лицо самым близким людям человека, который прикован к постели? «Что вы с ним сделали?..» А вы что с ним сделали?.. Он ушел от вас… От хорошего люди не бегут. Себя вините, себя! И не трогайте никого, и не помышляйте, что все от вас, избалованной дамочки, будут терпеть и не дадут по рукам… Да и чем вы можете гордиться?.. Вот этим? — кивнула она в сторону Бориса, который сидел в мягком кресле, вытянув во всю длину ноги, так, будто все происходящее его не касалось. — Да не вы бы… не телеграмма Александра Петровича, я б его и близко к дому не подпустила. Что, ничего иного не нашлось? А может, по Сеньке и шапка?.. Ну, вот теперь я вам все сказала. Или нет, я еще вам… еще, чтобы вы уж окончательно не возносились…
Она подступила совсем вплотную, и Оле некуда было податься, потому что, медленно пятясь, она оказалась у стены и ничем не могла защититься от наступавшей разъяренной Кати; та вдохнула уже было, чтобы произнести нечто совсем, как показалось Оле, ужасное, но тут ее оборвал властный окрик: