— Поповская. Софья Анатольевна Поповская.
Николай Васильевич внутренне ахнул и не сразу нашелся что сказать.
— Да как же она здесь?
— Гипертония у нее, — смущаясь, виноватым тоном стал объяснять Шергов. — Ну, а здешний климат полезный. Я пригласил. У нас тут домик есть для отдыха. «Гайка» называется. Да она у нас все лето…
Они спустились в подземный переход, стены которого были облицованы цветным кафелем — мягко-фиолетовый перемежался с голубым и окантован был белым; Шергов начал сразу что-то говорить об этом переходе, жалуясь на строителей, а Николай Васильевич все думал о его сообщении. Софью Анатольевну он не видел лет пять, дважды или трижды был у нее после смерти Поповского, потом еще звонил несколько раз, поздравлял с какими-то праздниками, а затем она исчезла из его поля зрения; но при чем здесь Шергов — он ведь и Поповского знал плохо, да и как это вообще могло случиться, что Софья Анатольевна оказалась тут, — надо было бы обо всем этом расспросить Шергова, но они уже миновали переход и поднялись по лестнице в цех.
— Значит, пойдем по технологии? Сюда по рольгангу поступают заготовки… Ну да, конечно, проект знаете. Вот с этой точки почти весь цех виден. Красив. Чертовски красив, я ведь сам нигде таких цехов прежде не видел. Шутка ли, почти километр в длину. И линии, отделка, столько света, — искусство, настоящее искусство, говорить нечего… Да нет, тут и без этого смеются, говорят: Шергов восторженный мужик. А я ведь не только восторгаюсь, а еще и пла́чу. Только, как Надя у меня говорит, — это невидимые миру слезы… Вот посмотри-ка на пол. Как здесь плиты лежат? Я пять раз строителей перекладывать их заставлял, а все равно — как на дороге колдобины. Огрызаются: здесь цех, а не зал для бальных танцев, плиты — не паркет. Сам знаю, что не зал, что не паркет, но коль такой цех, то уж пожалуйста, будьте добры…. Или вон стена инструменталки. Три раза перекладывать заставлял. Нелегко, конечно. Кулаком стучали: подпиши строителям, они план не выполняют, ты план не выполняешь — всю область назад тянешь. А на кой черт сдавать с таким качеством? Чтобы только отрапортовать? А потом два года раны зализывать… Я им так говорю: приняли план сдачи нереальный и сами ведь знали, что нереальный. Отвечают: это у нас мобилизующий план, а какой реальный будет — еще посмотрим. Вот и получается… Не могу я принимать дрянную работу, хоть тресни, не могу! Конечно же до скандала дошло. От вас приезжал тут один такой бойкий, вместо того чтобы меня поддержать, учил: принимай, говорит, важно цех пустить, отрапортуешь раньше срока — многое простят, а потом уж доделаешь. Я ему: давай письменное подтверждение. Он смеется: привыкли, чтобы вам все разрешали, а вы сами на себя умейте брать. И анекдотец, чтоб совещание посмеялось: мол, монахи спросили: «Можно ли курить при молитве?» — их наказали; тогда переиначили вопрос: «А можно ли, когда куришь, молиться?» — сочли за радивых. Я на этот юмор не реагирую, чувство юмора при таких ситуациях во мне безнадежно погибает. Я этого вашего турнул, не знаю, докладывал ли; правда, турнул вежливо, чтоб не давать ему повода на меня телегу катить… Ну, вот мы и у печки. Чудо! С подвижным подом. Вчера опробовали вхолостую. Все отлично, Нагрев прекрасный, и вот поди ж ты — редуктор, что вращает под, сорвало. Ну, как тут не взвоешь? Так закрепили, что сорвало. Ночью заново ставили… Ельцов! Кто редуктор красил?.. Нет, ты посмотри, посмотри, прямо по пыли кистью вели, даже обтереть не умудрились. Красочка, мол, все прикроет… Я не хочу, Ельцов, чтоб эта краска через два месяца ошметками отлетала. Пусть немедленно обдерут и покрасят заново. Извини, Николай Васильевич. Ну что ты сделаешь — тут каждый шаг как по битому стеклу. Строителям и монтажникам побыстрее бы из цеха убраться, а нам тут жить.. До того привыкли сдавать плохую работу, что недавно сами в свои же сети попали. Сдавали три жилых дома, ну, один из них необходимо было им выделить, а я до сдачи не говорил какой. Потом выяснилось, что получили они не тот дом, на который рассчитывали. Вселились, и, говорят, в квартирах жуткая ругань стояла. Ругали самих себя, да как ругали!
Они шли длинным пролетом, впереди Николай Васильевич и Шергов, а на шаг сзади держались тесной группкой Ельцов и начальники цеховых служб — так было принято при обходах. Для Шергова это было неудобно, то и дело приходилось оборачиваться, чтобы сделать замечание или получить нужную справку, но он настолько был увлечен, что и не замечал неудобства; однажды, повернувшись к Ельцову, споткнулся об отрезок трубы и, если бы Николай Васильевич не поддержал, наверняка бы грохнулся на пол.