— Мне нужна Лидия Степановна.
— Ну, я, — как о само собой разумеющемся ответила она.
Тогда я назвал себя по фамилии, имени и отчеству и тотчас увидел, что это ничего не открыло Лидии Степановне, она по-прежнему ждала объяснений, и девушки ждали, не меняя своих поз, в глазах их не было любопытства, скорее всего они смотрели на меня как на помеху, от которой надо побыстрее избавиться. Тогда я решил извиниться:
— Простите, пожалуйста, если вы так заняты… Я зайду позднее, вы только назначьте время…
Тогда она поинтересовалась:
— По какому вопросу?
Ну как я мог объяснить, зачем пришел, да, собственно, у меня никакого «вопроса» и не было, — вот осталась она одна в живых из тех, кто когда-то населял домишко моего детства, и хотелось на нее взглянуть, ну вот и взглянул — ничего похожего из того, что запомнилось мне, не было сейчас в этой женщине; я никогда бы ее не узнал, встретив случайно, как сейчас не узнавала она меня; может быть даже, если бы произошел такой невероятный случай и она все бы эти годы оставалась той девчонкой, то я бы сейчас тоже ее не узнал — память не может столько лет хранить в себе лица; и от неумения объяснить свой приход, и еще от растерянности, я ответил:
— По интимному.
Та, что была с сигаретой, прыснула, а другая, в кожаных штанах, все еще не меняя своей вызывающей позы, теперь с любопытством посмотрела на меня.
Ответ, видимо, озадачил Лидию Степановну, и она тоже растерянно спросила:
— Это надолго?
Ответил не я, ответила та, что была с сигаретой:
— Может, на всю жизнь!
Девушки рассмеялись, и та, что была в кожаных штанах, спросила:
— Вы откуда?
— Из Москвы.
Тогда Лидия Степановна рассердилась и прикрикнула на них:
— А ну выметайтесь отсюда! Потом договорим. — И, взглянув на ту, что взобралась коленями на стул, звонко хлопнула по ее обтянутым кожей ягодицам: — А ты как стоишь! Стыда в тебе нет. Быстро, быстро освобождайте помещение!
К моему удивлению, девушки безропотно, не возразив ни единым словом, направились к двери.
— Извините, ради бога, — чувствуя себя неловко, забеспокоился я, — оторвал вас от дела…
— Ничего, — твердо сказала она, села к письменному столу, решительно вынула оттуда пачку с сигаретами, достала из них одну и кинула пачку через весь стол в мою сторону. — Изобретаем велосипед. Подождет, — кивнула она на чертеж. — Тут еще думать да думать. — Выпустив струйку дыма, она снова вопросительно уставилась на меня.
Тогда я начал объяснять, что когда-то в детстве мы жили вместе в одном доме и наши родители были дружны меж собой, а мы ходили в один класс. Она слушала, но глаза ее, кроме служебного внимания, ничего не выражали, и когда я наконец закончил, она сбила пепел с сигареты и спросила строго:
— Ну и что?
И я тут же подумал: а в самом деле — «ну и что?». Но ответить на этот вопрос не мог. Действительно, жили мы когда-то в одном доме, ну, происходили там разные истории, можно, конечно, об этом вспомнить, но из воспоминаний, как говорится, шубы не сошьешь…
Она подождала еще немного, потом сильным движением обеих рук пододвинула под собой кресло, может быть для того, чтобы быть ко мне поближе, и подалась вперед, спросила:
— Тебя как, на «вы»? Или на «ты» можно?
— Как удобней.
— Ну, так слушай. Если тебе что надо тут на заводе… достать или на прием к начальству быстро, то ты говори прямо, не юли. Понимаю, бывает так — прижмет, и не только детство, грудной возраст вспомнишь. Так ты мне лучше сразу, открыто, без подходца. Договорились?
— Да не надо мне ничего, — взмолился я. — Просто узнал, что вы живы, — я так и не мог с ходу перейти на «ты». — И вот решил на вас взглянуть, а то ведь все остальные умерли. Вспомнил, как убита была Ленушка, ну и все во мне всколыхнулось…
Она опять сбила пепел с сигареты и, недоверчиво прищурив глаз, спросила:
— Ты что, лирик?
— Может быть.
— Интер-р-ресно… — протянула она и задумалась, потом с неожиданной тоской произнесла: — Ленушка? Это Баулина, что ли?!.. Ну да, я помню, в березовой роще убили. И тебя вроде вспоминаю. Вредный такой парнишка рос… Дрался. Еще помню: то ли за палец меня укусил, то ли за ухо. Очень был вредный. Значит, ты?